Любовь и педагогика

И вот он отправляется – очень уж день хорош! – по бульвару к реке, продолжая озабоченно размышлять о своей концепции. Ясный и теплый весенний день; в лучах солнца зеленеет нежный пух лопнувших тополиных почек; река сияет; над головой – безупречная синева небесного океана, лишь на западе полоской пены проступают легкие облачка; воздух густо напоен весенними запахами. Юноша садится в траву, над которой носится пух одуванчиков. На другом берегу каменная поросль города (тоже весенняя) с колокольнями и капителями отражается в зеркальной глади спокойной реки на фоне сияющей лазури, так что река кажется продолжением неба, а двойное изображение города – фризом, выгравированным на небесно-голубом мраморе и покрытым глазурью. Все вместе напоминает открытую книгу. Аполодоро вспоминает, как в детстве он вместе с товарищами в отрывал головы у мух и расплющивал их в сложенном листе бумаги, чтобы получилась симметричная фигура как в калейдоскопе. Сейчас он смотрит на отраженные в воде тополя и вспоминает стихи Менагути;

Трепещут кроны тополей прибрежных,
и чистым серебром звенит струя речная,
их отражая.
Но через миг дрожит в изображеньи прежнем
струя другая. [25]

Душа Аполодоро погружается в этот мираж, тонет в нем; юноша дышит и не дышит; сияющая лазурь не имеет никакой надписи па тыльной стороне, которой не видно, потому что ее вообще нет. Это сон, прекрасный сон! Аполодоро видит сон с открытыми глазами, и душа его распахнута навстречу видению весны!

Вдруг он ощущает замирание в груди, поворачивает голову, и его обжигает огнем, полыхнувшим из-под ресниц, он видит две русые косы и стройную фигурку. Сердце бьет тревогу, что бы это значило? Вернувшись домой, Аполодоро принимается лихорадочно обдумывать свою концепцию вселенной, но в конце концов оставляет ее и берется за сочинение стихов.

– Что это, стихи? Стишки, сын мои?! – восклицает отец, застигнув сына за этим занятием, и, не получив ответа, добавляет: – Что ж, надо все попробовать; как попытка – куда ни шло!

– Разве нет гениев среди поэтов?

– Были, друг мой, были в те времена, когда люда прислушивались исключительно к тому, что им преподносилось в стихах, но современный гений может быть только социологом, а поэзия – это промежуточный вал искусства, преходящий… Ну, а как твоя концепция вселенной?

– Подвигается понемногу.

Но правду скрыть не удается: дон Авито все-таки натыкается на книги, рисунки, гравюры, заметки и раскрывает рот от изумления, он ничего не понимает. А Марина, мать, бедная сонная Материя, говорит в момент пробуждения:

– Наш мальчик влюблен.

– Влюблен? Мой сын влюблен? Глупости! Не может быть…

Но, видя печальную улыбку на лице тихой, немногословной матери, спрашивает:

– Ты что-нибудь знаешь?

– Я? Нет…

– Так откуда же?…

– Да по нему сразу видно! Чему же еще тут быть?

– Ты это видела, должно быть, в твоем сомнамбулическом сне! Что за чушь! Влюбиться в его возрасте?! Он-только-только созрел!..

А персональный бес: «Ты пал, а раз ты пал, падет и он, и все падут, и будете вы падать без конца».

Авито задумывается и в конечном счете приходит к убеждению, что нет дыма без огня, и тогда он решает дать смертный бой, чтобы спасти гения. При этом он чувствует прилив возмущения: Марина раскрыла секрет раньше его, это она произвела на свет сына, способного влюбиться в таком раннем возрасте, она некогда заставила влюбиться и его самого. Любовь! Вечно эта любовь становится на пути великих свершений! Сколько времени потратило человечество впустую на эту треклятую любовь! В случае с Аполодоро это и понятно: он сын своей матери, разве она не влюбилась в свое время в него, Авито? Ведь если хорошенько подумать, она, в сущности, влюблена в него и теперь!

Карраскалю не терпится пойти к дону Фульхенсио:

– Он влюбился!

Отец гения ожидал услышать все, что угодно, кроме флегматичного ответа философа:

– Это естественно!

– Да, не спорю, но…

– Что – но?

– Это неразумно!

– Природа превыше разума.

– Но ведь разум должен подчинить себе природу.

– Разум порожден природой.

– Однако природу надлежит образумить.

– То воля рока, – сухо ответствует дон Фульхенсио, раздраженный тем, что на этот раз дон Авито ему возражает.

– А что есть против рока?

– Сам же рок!

– Влюбился, влюбился, влюбился! Не будет у нас никакого гения…

– Разве гении не влюбляются?

– Конечно, нет. Гении не может влюбиться.

– А впрочем, откажитесь вы от задачи сделать из него гения, в самый раз будет, если мы воспитаем в нем талант.

– Подумать только, влюбился! А что по этому поводу говорит педагогика?

– Скажите-ка мне, друг мой Карраскаль, юноша влюблен абстрактно или конкретно?

– А в чем тут разница?

Карраскаль заранее поднимает брови, ожидая чего-нибудь потрясающего.

– Я хочу знать, влюблен ли он в какую-то определенную девушку или женщину во плоти, или же его тянет к женщине вообще?

– Как это вообще?

Карраскаль ошалело глядит на философа.