Любовь и проклятие камня

С того момента, как Сонъи объявила о своем решении и мать, не откладывая на потом, ушла со слугами на рынок, чтоб купить все необходимое для ложной свадьбы[4], стало страшно. Страх душил. Как только она покинет этот дом, который за минувшие месяцы стал родным, все будет по-другому: чужой дом, чужие порядки, чужой мужчина, который станет ее мужчиной. Девушка плакала и боялась, что мать узнает о ее слезах, расстроится, будет корить себя. От понимания всего этого на душе становилось еще тоскливее. И тут Сонъи услышала быстрые тяжелые шаги за стеной своей комнаты. Шаги были стремительные и какие-то неизбежные, словно… Она приподнялась на локте, как раз в тот момент, когда дверь распахнулась. Девушка вздрогнула и обомлела. На пороге в студенческой униформе Сонгюнгвана стоял взмыленный Чжонку. Он тяжело дышал, пот бежал по лицу, а взгляд горящих глаз обжигал девушку, сидящей на тюфяке. Сердце бешено заколотилось, а слезы побежали по щекам с удвоенной силой. Чжонку шагнул в комнату, закрыл плотно дверь и стремительно подошел к плачущей девушке.

Он опустился перед ней на колени, положил свои туфли, которые не рискнул оставить у входа, так как понимал: мужчина не имеет права переступать порог комнаты незамужней девушки, (даже отец не входит в покои дочери, если она не больна). Юноша смотрел на Сонъи, которая плакала от стыда, уткнувшись лицом в подтянутые к груди колени. Пока он бежал, придумал речь, но, увидев девушку в таком состоянии, растерялся. Сжимал кулаки, смотрел на плечи, вздрагивающие в безудержном плаче, и не знал, что делать. И неизвестно, сколько бы они так еще просидели, если бы с улицы не раздался крик караулившего Хванге:

— О, матушка, вы уже вернулись?

— Где твоя сестра? — донеся голос госпожи.

— Она… в своей комнате, должно быть…

Елень ничего не ответила, но во дворе раздались шаги. Сонъи с ужасом уставилась на закрытое окно, к которому подходила мать, а рядом — на расстоянии вытянутой руки — сидел сбежавший из академии Чжонку. И что было страшнее — что у нее в комнате мужчина или что юноша самовольно покинул Сонгюнгван — она не знала. Взвилась на ноги, схватила Чжонку за жилистые руки и затащила его за ширму, а сама с проворностью белки юркнула под одеяло, повернулась к дверям спиной и замерла в тот самый момент, когда двери открылись. Увидев спящую Сонъи, Елень вздохнула, постояла на пороге, не зная, что предпринять, а потом очень осторожно закрыла дверь и тихо вышла из дома.

— Хванге, не буди сестру. Ей сейчас непросто, она, видать, всю ночь не спала, — наказала мать сыну и ушла.

Сонъи поднялась, обогнула ширму. Чжонку так и стоял, держа туфли в руках. Он возвышался над девушкой больше, чем на пядь. Видел, как осунулось прекрасное лицо, как поблекли глаза, словно из них вычерпали радость. Видел, как дрожали мокрые ресницы. Видел, как несчастная комкает в кулачках чиму, не в силах справиться с ситуацией, и собственная душа стонала и плакала.

— Вам… вам надо идти, молодой господин. А если вас в Сонгюнгване хватятся? — проговорила Сонъи, так и не поднимая глаз.

— Вы… правда… уйдете в тот дом? — выдавил Чжонку.

Сонъи еще ниже опустила голову, всхлипнула, и из глаз часто-часто закапали слезы.

— Не терзайте хоть вы мое сердце, молодой господин!

И в этой фразе было столько всего, что у Чжонку качнулся пол перед глазами. Неотвратимостью, неизбежностью и безнадежностью веяло от них. Сонъи больше не в силах стоять рядом с Чжонку, отвернулась, решив уйти. Юноша увидел затылок, от которого вниз по спине спускалась коса — доказательство девичества, (а в новом доме косу сменит пучок со шпилькой), и, не понимая, не осознавая до конца, лишь ощущая необходимость именно в этом действии, шагнул к девушке. Туфли упали, а он обхватил Сонъи обеими руками и прижал к себе. Девушка охнула и замерла, чувствуя острое горячее дыхание на шее и затылке, чувствуя лишь силу мужских объятий.

— Молодой господин…

Но Чжонку на это только крепче обнял девушку. Сонъи видела лишь его руки, лежащие одна на другой ниже груди. Бело-голубые шелковые рукава были измазаны зеленью, а на одном из лопнувшего шва торчали нитки. Она смотрела на эти нитки, и сердце трепетало томно и нежно.

«Так испачкался, когда перелазил через забор… чтобы прийти ко мне… вот только…»,— но, что именно «только», не хотелось додумывать.

Чжонку ослабил хватку, опустил руки и развернул девушку к себе, и тогда она подняла на него взгляд.

— Я… я давно, еще тогда… еще тогда решил, что попрошу отца, чтобы он поговорил с вашими родителями о нашем…

— Это никогда не случится. Никогда! — перебила Сонъи и сделала шаг назад, но Чжонку поймал ее за обе руки и не отпустил.

— Я знаю, чего точно не будет! — заявил он достаточно громко.

— Тихо! Вас может матушка услышать! — зашептала испуганно девушка.

Юноша послушно замер, так и не отпустив рук.

— Вы ведь можете отказаться. Откажитесь!

— Поздно, молодой господин. Уже слишком поздно. Я… я дала свое согласие…