Любовь и СМЕРШ (сборник)

Своего племянника Шая любил. Во-первых, за то, что он сын брата, а во-вторых, потому, что хороший мальчик — культурный, начитанный, аккуратный. Даже Мотино увлечение религией не изменило Шаиного отношения, хотя спокойно воспринимать некоторые «закидоны» племянника было совсем непростым делом. Один лексикон, натужно-разбитной лексикон чего стоил! Ну что вы скажете в ответ на призыв «Выше знамя религиозного фанатизма!» или «Учение Моисея всесильно, потому, что оно верно»?

Поначалу Шая только улыбался в усы, но скоро понял — да ведь это Моти смеётся над ним, и над его заношенными до блеска русскими прибаутками.

В какой-то момент племянник начал регулярно приезжать к Шае на субботу. По его мнению, дядя созрел для последнего рывка к «сияющим вершинам иудаизма».

— Дядя, — говорил Моти, — покайся, окаянный, пока не поздно. Идём в синагогу!

И Шая шёл. Причина, правда, была куда как прозаична: в синагоге работал мощный кондиционер. Тихие голоса молящихся приводили Шаю в состояние сладкого оцепенения, плавно переходившего в дремоту, а из неё в глубокий сон. Первое время племянник тыкал его локтем в бок и шипел на ухо: «Не храпи так громко!» — а потом стал просто выбирать места в задних рядах, которые обычно пустовали.

— Ничего не могу с собой поделать, — оправдывался Шая после двухчасового сна в прохладной атмосфере, — стоит кантору приоткрыть рот, как и я начинаю зевать.

В одну из суббот Шая в синагогу не пошёл. Причина была весьма уважительной — к нему приехал в гости старый знакомый, поэт Александр. Работал он, правда, бухгалтером в маленькой фирме по ремонту сантехники, но в свободное время писал стихи.

Иногда ему удавалось «продавить» подборку в одной из русскоязыческих газет, и это практически никем не замечаемое событие наполняло Александра чувством собственной значимости и смысла.

— Поэт, — говаривал он, — может быть большим или маленьким, но он всегда другое существо, лишь внешне похожее на человека. У поэта особый глаз, особый слух, особый нюх, он живёт и умирает по своим, особым законам — законам поэзии!

— Ну-ну, — отвечал Шая, который уже слышал похожие разговоры в старом кинофильме про шпионов, — а как у поэтов насчёт холодной водки?

— Оччень хорошо! — восклицал Александр, после чего обсуждение высоких тем уступало место несколько более приземлённому, но не менее любопытному процессу. Завершив бутылку, приятели возвращались к искусству. И было, было им что сказать, оценить, поднять или ниспровергнуть.

На этот раз темой разговора послужила первая часть Пятикнижия, наконец осиленная Шаей. По ходу чтения у него возникло множество соображений, которые он грозился свести в комментарий.

— Вот написано, — сказал Шая, хрустко надкусывая солёный огурчик, — «и сотворил Бог на пятый день творения больших рыб». Это на русский так перевели — рыбы, — Шая с презрением махнул огурцом куда-то в сторону Иерусалима, где проживала незадачливая редколлегия, — а на иврите-то ясно написано — крокодилы! И что же это за рыбы такие, которые одновременно крокодилы? Понятное дело — ихтиозавры! Значит, есть в Торе прямое подтверждение существования ящеров!

Шая остановился и торжествующе посмотрел на Моти. Тот молча сидел у края стола и с рассеянным видом водил ножом по тарелке.

— Или написано, — продолжил Шая, не дождавшись реакции племянника, — «не вари козлёнка в молоке его матери». А в молоке тётки, или просто соседней козы — не написано! Тем более, если бросить курицу в коровье молоко! Ergo — все запреты молочного тортика после свиной отбивной — просто раввинские штучки. Оно и понятно: каждый хочет войти в историю. А как легче всего увековечиться — взять, да запретить, что до тебя не успели! Вот и набралось за две тысячи лет — ни вздохнуть, ни повернуться!

— Всему причина — жажда славы, — поддержал приятеля Александр, который тоже успел прочитать избранные места Танаха и составить по их поводу собственное мнение.

— У Авраама были две жены, у Яакова четыре, у Давида — шестнадцать, а у Соломона — вообще шестьсот. На каком же таком основании нам разрешают только одну? Герострату пришлось сжигать храм Афродиты, а этот, как его… забыл… одним росчерком пера разрушил святилище еврейской семьи!

Женский вопрос стоял у Александра особенно остро. Последние тридцать лет он регулярно женился и с не меньшей регулярностью расторгал брачные узы. Что же касается жажды славы, то, как и всякий человек причастный к литературному процессу, он неплохо разбирался в течении болезни. Короче говоря, беседа приятелей приобрела теологическое или, на худой конец, философско-глубокомысленное направление.

Было высказано немало ценных замечаний и комментариев, а попутно воткнуто не меньшее количество шпилек в чёрное тело раввината вообще и его паствы в частности. Несчастный раввинат напоминал быка в последней стадии корриды: утыканный множеством бандерилий, он затравленно поводил глазами, тяжело дышал и поминутно ронял на арену черную шляпу.