Любовь и СМЕРШ (сборник)

Машина снова притормозила, и Шая, больно ударившись головой о канистру с бензином, припомнил случай в гараже.

— Тормоза у тебя барахлят, — сказал механик, что-то подёргав, выкрутив и замерив в недрах Шаиного автомобиля. — В общем-то, надо регулировать, но в принципе ездить можно.

— Как это — в принципе? — поинтересовался Шая. — Так можно или нельзя?

— Я тебе на чистом иврите объясняю, — ворчливо начал механик, раздражительный, как все сантехники, маляры и автомеханики, — ездить можно, но есть вероятность в пару процентов, что когда-нибудь передние тормоза откажут. Если хочешь, я могу прямо сейчас поменять колодки, но это тебе будет стоить… — тут он назвал очень и очень увесистую цифру.

— Никаких процентов, — твёрдо сказал Шая, — тормоза должны работать абсолютно надёжно! Делай своё дело.

Механик пошёл в склад за колодками, а к Шае обратился владелец машины, ремонтируемой в соседнем стапеле. Судя по одежде, он принадлежал к «литвакам», а закруглённые края чёрной шляпы указывали на раввинское звание.

— Простите, — сказал раввин, — я оказался невольным свидетелем вашей беседы. Позвольте спросить, почему вы так настаиваете на ремонте тормозов, ведь вероятность отказа весьма незначительна?

«Эх ты, книжный червь, — подумал Шая, — и как только таким права выдают?!»

Потешившись ещё пару секунд сознанием собственного превосходства над раввином, он пустился в разъяснения.

— От работы тормозов, — сказал Шая, — зависит моя жизнь, и поэтому я не могу допустить даже один, даже пол, даже треть процента вероятности отказа.

— А вдруг это правда? — спросил раввин. — Хотя бы на один, на половину, на треть процента то, о чём говорят наши книги, — правда? Ведь тогда вся ваша земная жизнь и вся будущая потеряны безвозвратно. Почему же вы не думаете об этом, почему не беспокоитесь о грядущем мире, хотя бы так, как заботитесь о тормозах?

— Будущий мир… протянул Шая, — когда это ещё будет? А тормоза нужно чинить сегодня.

— Не знает человек своего часа, — ответил раввин, — только Б-гу известно, сколько осталось каждому из нас.

— А вы меня не пугайте, — возмутился Шая, — я советской властью уже пуганый. Перед ней не склонился и перед вами не склонюсь.

— Это вы сейчас такой храбрый, — сказал раввин, — пока всё у вас хорошо. А ведь, как придёт час, в дугу согнётесь, самые красивые слова говорить станете, да поздно будет.

Машина остановилась.

«Вот и всё, — подумал Шая, — надо бы сказать то, что говорят евреи перед смертью — кажется, „Шма, Исраэль“. Но кто ж его помнит наизусть, этот „Шма“?»

Шая стал лихорадочно рыться в памяти, разыскивая высокие слова или строки, но почему-то, кроме лермонтовского «На смерть поэта», вызубренного когда-то в школе, ничего не приходило в голову. Пока он пытался сообразить, подходит ли к его ситуации «приют певца угрюм и тесен», машина тронулась с места и покатила дальше.

«Только спаси меня, — снова обратился он к Б-гу, — только вызволи из этой беды, и вот тогда Ты увидишь…»

Мотор взревел, и машина резко рванулась вперёд. Шая услышал крики, потом выстрелы, потом автомобиль занесло влево, завернуло и опрокинуло. Он вылетел из раскрывшегося багажника и, описав дугу в воздухе, рухнул на обочину, пребольно ударившись коленями и локтями. Онемевшее тело уже не слушалось Шаю, и он так и застыл в нелепой коленопреклонённой позе.

К машине бежали, стреляя на ходу, солдаты, и Шая понял, что спасён. Надолго ли, почему, для чего? Он ещё успел подумать, как расскажет эту историю завтра на пляже и как удивится Райка, когда всё вокруг закружилось и померкло, стало сначала очень большим, потом очень маленьким, потом снова очень большим, вновь закружилось и, сжимаясь в гигантскую точку, заслонило собою исчезающий мир.