Любовь и СМЕРШ (сборник)

Не желая обижать приятеля, я отложил посещение подвала до его отъезда. Велвл, как назло, никуда не торопился. Дни тянулись за днями, и только через неделю он наконец-то собрал рюкзачок и отбыл на вокзал. По нашей традиции мы не прощались. Просто выходит человек из дому; может, за хлебом пошел или вдоль реки прогуляться. На троллейбусной остановке мы молча пожали друг другу руки.

Еле дождавшись следующего троллейбуса, я вскочил в него и, сгорая от нетерпения, поехал в синагогу. Было еще рано, до начала молитвы оставалось около двух часов, и поэтому я поднялся к Яцеку. Дверь открыла его мать, хромая старуха с тяжелыми бровями.

– Яцек скоро приде, почекайте.

– А где он?

– В университете, на лекции.

Вот так новость! Яцек учится в университете. Совсем старик сбрендил на старости лет.

Присев на диван, я оглядел комнату. Пусто, голо, бедно. Старая обшарпанная мебель, довоенная кровать с панцирной сеткой и с проржавевшими шарами на стойках. Огромный платяной шкаф в углу. Зачем Яцеку такой шкаф, он же вечно ходит в одной и той же одежке? Любопытство разбирало меня все сильней и сильней.

– Будете чаю?

– Да, с удовольствием!

Старуха пошаркала на кухню, еле дождавшись, пока она выйдет, я два в шага преодолел расстояние до шкафа и приоткрыл дверцу. Внутри шкаф казался еще больше, все внутренние стенки были из него удалены и вместо них вставлены полки. На полках ровными рядами стояли книги.

Яцек поспел раньше чая. Выслушав мой рассказ, он изменился в лице.

– Давай не спешить, Эдик, давай соберемся поосновательней.

Терпеть не могу, когда меня называют Эдиком. Я давно сменил это имя прощелыг и ловеласов пятидесятых на более солидное «Авраам» и приучил к нему всех знакомых. Но Яцек переучиваться не хотел. Впрочем, в тот момент я готов был простить ему даже «Эдика».

– У меня есть провод метров сто, от иллюминации на Октябрьские, подключим лампочку и все трещины наши.

Похоже, он волновался больше меня. Его движения утратили обычную плавность, Яцек двигался рывками, как изображение в старых фильмах.

– За сорок лет сюда никто с лампами не лазил, если вообще, – бормотал он, спускаясь по ступеням.

Двухсотсвечовая лампочка выявила все неровности кладки, а трещина на стене оказалась правильной формы, четко очертив прямоугольник.

– Вот она, пятая дверь! – Яцека била дрожь. – На общей связке до сих пор висит ключ, только давно позабыли, где спрятан замок. Вот она, вот она где…

Он вытащил из кармана связку и, перебрав пальцами ключи, показал мне прутик с плоским треугольником на конце.

– Такой ключ? – удивился я.

– Это необычный замок. Давай искать скважину.

Прощупав пальцами весь прямоугольник, мы через несколько минут обнаружили забитую пылью щелку. Яцек приник к ней губами и выдул мусор. Осторожно, словно лаская, он вставил клинышек в щель и нажал. За стеной что-то заскрипело, и трещина слегка увеличилась. Яцек надавил еще, запустил в образовавшуюся щель жало отвертки и придавил. Дверь распахнулась.

Из темноты пахнуло сыростью и тленом. Яцек вытянул руку с лампой и посветил внутрь. Пол за дверью полого уходил вниз, стены из позеленевшего, грубо отесанного камня сходились на высоте человеческого роста. Из темноты доносились звуки падающих капель.

– Не ошибся твой друг, – Яцек посветил вниз. Темное пятно уходило в глубину хода.

– Пойдем, пока провода хватит, – предложил Яцек. – Не боишься?

Я отрицательно помотал головой.

– Мне отец рассказывал, когда строили синагогу, наткнулись на подземный ход короля Ягайло. В древности он вел из Нижнего замка за город, но давно осыпался. Когда обследовали уцелевшую часть, выяснилось, что она проходит через еврейский квартал. Раввин на всякий случай приказал сохранить вход, но где находится дверь, оставил в секрете. Тут одна пыль, бояться нечего.

Провода должно было хватить метров на двадцать пять – тридцать. Сразу у входа на стене расплывалось черное пятно, в середине которого медленно набухали капли.

– Ничего не выйдет, – покачал головой Яцек. – Тут ремонта на несколько тысяч. Эта вода стечет, а новую не заливай.

Осторожно ступая по грязи, мы стали спускаться вниз, как вдруг потолок чуть задрожал.

– Мы сейчас под улицей, – сказал Яцек. – Наверное, троллейбус.

Проход сузился, идти рядом стало невозможным. Я взял лампу и поднял ее над головой. Тени сползли вниз, и на серо-зеленом фоне проступила надпись.

– Что это, – спросил Яцек, – можешь прочесть?

– Анахну кан, – с трудом разобрал я. Кто-то процарапал в камне буквы, а потом закоптил углубления факелом.

– Это гимн партизан виленского гетто, – сказал я. – Анахну кан, мы здесь, мы еще живы.

Даже в полутьме стало заметно, как Яцек побледнел. Оставившая его дрожь вернулась. Он прислонился плечом к стене и, испуганно поглядывая на меня, отирал катящийся по лицу пот. Я никогда не видел, чтобы надпись, сделанная пятьдесят лет назад, оказала на кого-нибудь такое воздействие.