Любовь и СМЕРШ (сборник)

Реакцию сослуживца я могу определить как нормальную реакцию нормального читателя. Случайно получилось, что он оказался знакомым с одним из персонажей рассказа, но другой человек на его месте легко бы представил своего замдиректора, наделив Панку его чертами.

Реакция идеального читателя, Миши Ю., оказалась принципиально иной.

– Панка, это ведь пан К. – объяснил он мне, прочитав рассказ, – из „Замка“ Кафки. И остальное сходится.

И тут идеальный читатель Миша развернул передо мной такую интерпретацию текста, о которой я даже не подозревал.

– Признайся, – спросил он, закончив полет и приземлившись возле меня, – я правильно все разгадал?

– Правильно, Миша, – только и смог пробормотать я, краснея от стыда. Рассказ читателя оказался куда интереснее моего.

* * *

Писатель должен помалкивать с интерпретацией собственного текста. Ролан Барт обозначил этот феномен как „смерть автора“. Автору следовало бы умереть, закончив книгу, и не мешать читателю своими пояснениями.

„Автор, – добавляет Эко, – не более чем текстовая стратегия, определяющая семантические корреляции“.

* * *

Перед входом в королевский дворец на Градчанах мы столкнулись с группой израильских туристов. Группа стояла онемев, с широко раскрытыми от изумления ртами.

Причина недоумения выяснилась моментально: прямо у входа на площадь, под памятником Масарику, оркестр „харедим“ исполнял „Хатикву“. Израильтяне, читающие эту статью, поймут всю странность и загадочность подобного зрелища, а не заслужившим проживать на Святой Земле я предлагаю поверить на слово – иначе пояснения займут несколько страниц.

Мы с женой переглянулись, моментально сообразив, в чем тут дело, и принялись ожидать развязки. Спустя несколько минут к начинающим отходить от каменного оцепенения туристам вернулся гид, ходивший, по-видимому, отмечать входные билеты, и тут же принялся за работу.

– Видите ли, – объяснил он, – бороды, черные шляпы и черные костюмы не являются однозначной принадлежностью еврейских ультраортодоксов. В Чехии, например, так одеваются музыканты.

– Но почему они играют „Хатикву“? – не унимались туристы.

– Ну, – предположил гид, – наверное, они увидели группу израильтян и в знак приветствия исполнили гимн Израиля. Чехи вообще очень гостеприимная нация, вы разве не заметили?

– Заметили, заметили, – закивали туристы, и в футляр от контрабаса, призывно распахнутый на мостовой перед оркестриком, посыпались монетки.

Довольная группа двинулась на осмотр дворца, а мы продолжали слушать симфоническую поэму Б.Сметаны, один из мотивов которой послужил основой для „Хатиквы“.

Интерпретация ситуации меня позабавила, и я с удовольствием рассматривал площадь, фасад дворца, торжественную смену караула. Случайно бросив взгляд на фигуру Масарика, я оторопел: над музыкантами возвышался памятник тель-авивскому поэту Петру М. Не веря своим глазам, я принялся разглядывать лицо монумента и оторопел еще больше: Петр-Масарик подмигнул мне правым глазом и произнес, вытягивая перст по направлению к толпе туристов:

– Эпоха кабаре.

Я обернулся к Анне, чтобы рассказать ей о невероятном поведении памятника, и увидел, что она тоже смотрит на монумент.

– Видела? – спросил я, и бесчисленные реминисценции на классические сюжеты закружились в моей голове.

– Что видела? – уточнила Анна.

– Ожившую статую!

– Статую – нет, но я видела, как абсентный подход может превратить поэму „Влтава“ в „Хатикву“

Дальнейший разговор о последствиях неумеренного потребления черного кофе я решил оставить вне рамок этой статьи. Одного до сих пор не пойму, на что намекал поэт М.?

* * *

Название произведения – тоже авторская интерпретация, подсказка, с помощью которой направляют или, наоборот, запутывают читателя, обращая его внимание на некоторые особенности текста. Автор, заинтересованный в максимально большем количестве интерпретаций, стимулирует фантазию читателя, например заглавие „Капитанская дочка“ фокусирует внимание на второстепенной фигуре повествования, хотя для повести Гринев или Пугачев представляют куда больший интерес.

Размышляя о названии, читатель волей неволей начинает думать, почему в центр поставлена фигура дочери капитана, и отыскивать объяснения, то есть – интерпретировать. Название „Замок“ слегка притушевывает главную фигуру романа – Йозефа К., а „Голем“ выводит из тени на первый план персонаж, вообще не участвующий в повествовании. О многозначности названия „Улисс“ написана целая библиотека.

„Заглавие одного из самых знаменитых и читаемых романов за всю историю человечества – „Три мушкетера““, – пишет Эко, – повествующего на самом деле о четырех мушкетерах, можно отнести к гениальной оплошности, но такого рода рассеянность может позволить себе только очень большой писатель».

* * *

Мои разговоры с мэтром А. всегда заканчиваются одинаково.