Любовь и СМЕРШ (сборник)

Писатель способен увидеть то, чего нет, воссоздать отсутствующее, вдохнуть в него жизнь. Соединяя разрозненные факты, осевшие в его памяти, он формирует реальность, способную на несколько часов заставить другого человека отвлечься от существующего. Иными словами, писателю должно быть подвластно волшебство абсента.

Процесс создания текста можно разделить на два этапа. Первый – собственно написание, когда автор ведет диалог с прочитанными книгами. «Каждая книга говорит только о других книгах и состоит только из других книг», – утверждает Эко. Джойс хорошо вписывается в эту концепцию, Кафка куда хуже.

На втором этапе начинается диалог между текстом и читателем. Главный вопрос этого этапа: на какой диалог рассчитывает автор.

Один тип писателей ориентируется на удовлетворение вкуса публики, таким как он есть. Другой тип – и в этом Джойс и Кафка сходятся – стараются сформировать нового читателя. Когда Набоков писал своего «Соглядатая», читателя, так подробно впивающегося в извивы текста, на русском языке еще не существовало.

В первом случае автор начинает с некоего исследования рынка, а затем подстраивается под его законы. Такого рода книги могут оказаться удачными и весьма читаемыми.

Ознакомившись с рукописью одной известной израильской писательницы, я обнаружил, что она невольно повторила сюжет новеллы Борхеса. Писательница Борхеса терпеть не могла и этой новеллы не читала; сюжет она придумала сама. Я пустился в длинные рассуждения о довольно известном в литературе феномене повторения, упомянул «удар со стороны классика» и предложил ей вплести имя Борхеса в ткань повествования так, чтобы вместо копирования сюжета получилась литературная игра. – Дорогой мой, – сказала писательница, – оставьте меня с вашим постмодернизмом. Я хочу, чтобы мою прозу читали не только вы и Миша Ю., а обыкновенные люди, не понимающие всех этих штучек.

Проблема в таком подлаживании под читательский вкус проявляется на второй или третьей книге; шаблон, избранный писателем, начинает сжимать его воображение подобно удаву.

Второй тип предполагаемого диалога менее благодарный для автора, но может оказаться куда более перспективным. Автор указывает читателю, чего хотеть, кого любить, на что обращать внимание. Он формирует новый вкус и нового читателя. Редкий сплав интуиции, мастерства и удачи. Удается такое немногим, но если удается – можете рассчитывать на мемориальную доску на доме, где вы родились.

Оборотная сторона такой концепции породила широко распространенное мнение, будто текст пользуется успехом у читателей, только если он развлекает. Публика получает то, что она хочет, а значит, произведение ничего нового в себе не несет. Успех превратился в дурной знак, а популярность в символ недоброкачественности.

Главным показателем ценности работы стал скандал. Отсюда попытки авторов шокировать публику ненормативной лексикой и эротическими описаниями. Авторы ищут скандала, не понимая, что настоящий литературный скандал приносят структура и философия текста, а не дурно пахнущие подробности.

Еще один забавный эффект литературы как гипертекста, разработанного Джойсом – невозможность простого описания. Современный автор слишком образован, дабы позволить персонажу произнести фразу типа: иду к «Максиму» я, там ждут меня друзья.

Слишком, слишком, просто! Но если он промолвит: как неоднократно упоминается в «Веселой вдове», иду к Максиму я, – фраза будет принята, удовлетворив голод цитирования и зуд образованности, хотя, в конечном итоге, персонаж, все-таки, идет к «Максиму» и не более.

* * *

Допив зеленую рюмку абсента [6] до последней капли, я заметил в простенке фотографию. Миша Ю. лукаво улыбался со стены пражской кофейни.

– Смотри, смотри, – подтолкнул я жену, – Ни в одном тель-авивском кафе не сыщешь портрета Миши, а в Праге – пожалуйста.