Любовь и СМЕРШ (сборник)

С Пашей они жили в одном центре абсорбции, учились в том же самом ульпане, вместе хлебали большой ложкой мед и уксус прямой абсорбции. На глазах Шаи Паша прошел все ступени акклиматизации в Израиле: от неуемного восторга перед еврейскими солдатами и полицейскими, через желчь и злобу на власть предержащих, к уверенному спокойствию стоящего на своих ногах человека. К концу трех лет пребывания в стране он уже степенно рассказывал новичкам о том, как все потихоньку приходит в норму. Присказка старожилов — «савланут»-терпение, то и дело рвалась из него, вскипая розовыми пузырьками в уголках рта.

Как и Шая, Паша окунулся в большую коммерцию малого бизнеса, и вскоре дела позвали его в Иерусалим. Они не виделись уже несколько лет и перемена, произошедшая в Пашиной внешности, была разительной.

— Да тебя не узнать, — воскликнул Шая, разглядывая лапсердак, бороду и цицит. — Настоящий харидей! Святой истинный магендовид, хоть в раввины записывай.

— Ты на себя посмотри, — буркнул Паша, — если меня в раввины, то тебя в даяны.

Он поставил коробку на тротуар, внимательно оглядел Шаю и расхохотался.

Встреча старых друзей стремительно переместилась за столик шашлычной. Приняв по стакану ледяного пива и выправив, тем самым, температурный баланс перегретых организмов, они немедленно заказали по второму, утолили голод горячими ломтиками мяса, и пустились в воспоминания.

Ничто так не способствует установлению дружеской атмосферы, как литр холодного пива, принятый на грудь стремительными движениями утопающего.

— Так у тебя тут магазин? — понимающе заметил Шая, улавливая вилкой скользкую маслину.

— Нет, — помотал головой Паша, ухватывая изрядный кус питы. — Я по спецзаданию.

— Это как это так? — удивился Шая, отправляя в рот неподатливую маслину.

— Сиди там, слушай сюда, — ответил Паша, подцепляя корочкой изрядное количество хумуса. — Сейчас расскажу.

Он прожевал питу, залил провалившуюся внутрь пищу изрядным глотком пива и начал:

— Я человек свободный. Не «хилони», то есть Б-гохульник, как нас «досы» называют, а свободный. И всей свободой своей верую в еврейского Б-га полной верой. Настоящей, той, которая в сердце. Не в список ограничений и запретов, людьми сочиненный, а в Него и только в Него!

Запреты же напоминают мне обручальное кольцо. Есть женщины, хоть и с кольцом на пальцы, а такое вытворяют! А у других, хоть и без кольца, — не допросишься.

Так вот, со времен Моисея каждый раввин хочет отличиться, выделиться из серой раввинской массы. Ночи не спит, все ищет, чего бы такого еще запретить. Тут гайку поджал, там винтик закрутил. Откроешь учебник еврейской истории — сплошные знаменитые раввины.

Паша приложился к пиву и в немом изумлении помотал головой.

— Ух, хорошо!

— Чего хорошего-то? — переспросил Шая. — Запреты, по-твоему, хорошо?

Паша только рукой махнул.

— Пиво хорошо, дурень ты этакий. Давай еще по бокалу замахнем.

— Давай, — согласился Шая и показал официанту два пальца.

Паша вытащил из кармана пачку дешевых сигарет «Ноблес» и, грустно покачав ее на ладони, сунул в карман.

— Бросил, — сумрачно заметил он. — Тренирую силу воли.

Уставившись в окно, он несколько минут внимательно изучал прохожих, словно выискивая знакомое лицо, а потом быстро вытащил сигарету и закурил, обдав Шаю струей едкого дыма.

— Живу я недалеко отсюда, на улице Бен-Аялон. Тихое место, хорошие соседи. Наша улица соединяет два религиозных квартала. Слева пейсатые, справа кипастые, а посередине мы, истинно верующие. До поры, до времени жили мирно, сосуществовали, так сказать. Но после выборов нового мэра Иерусалима «досы» словно с цепи сорвались.

В прошлую субботу после завтрака, собрались мы с Шуркой на пляж, в свободный город Тель-Авив. Сели в машину, выруливаю из-под дома, а на улицу выехать не могу. Знак там у нас стоит — «рука». Пропусти, то есть всех, кто попадется. А они, пейсатые, сплошной стеной прут. Бабы с колясками, мужики с детьми за руку. Валят толпой по тротуару без всякого просвета. Черные рыцари Иерусалима, понимаешь!

Ну, посидели мы несколько минут, подождали. Потом смотрю, дело-то нечисто! Как доходят они до конца улицы, так сразу и обратно. Специально, чтобы не дать нам выехать. Я давай бибикать, а толку никакого. Как в пустоту. А Шурка моя ехидно так замечает: поздно, мол, спохватился, Пашенька, говорила я тебе, голосуй за МЕРЕЦ, а ты ЛИКУД, ЛИКУД, Биби Натаниягу. Вот теперь ликуй и бибикай…

Обидно мне стало, врубил я передачу и покатил прямо на толпу. А они колясками ощетинились, и ни с места. Не давить же, в самом деле, потом по судам затаскают, не откупишься. Пришлось задом на стоянку ползти.

Тут сосед «марокканец» спускается. В шортиках, с зонтиком под мышкой. Тоже на пляж собрался.

— Я понимаю, ах, как я вас понимаю, — забормотал Шая и потянулся своим бокалом к бокалу Паши. Стекло, наткнувшись на другое стекло зазвенело жалобно и грустно, но собеседники не расслышали этого звона. Приняв еще по глотку, они продолжили разговор.

— Ну, думаю, сейчас посмотрим марокканскую удаль. Это тебе не «Линда-Линда» до часу ночи крутить!