Любовь и смерть Ивана Чагина

— Загадал? — спросила Груша расслабленно и счастливо.

— Не видел.

— Не обижайся. Нельзя нам жениться сегодня. Поеду за тобой на край света. Только зачем? Хороший ты, но не комиссар. Тебя могут арестовать. Всех дворян расстреливают. Какая мне радость будет.

— Я — воевал. Никто меня не расстреляет. У меня есть орден.

— Ты — красный? По убеждению? — удивилась Груша, отстраняясь. — Мы с тобой разные. Ты искренне веришь в то, что эти необразованные хари смогут дать народу равенство и братство? Они бескультурны. Они будут думать о своём благополучии, а потом о народе. Ничего у них хорошего не получится. Поверь мне.

— Сколько тебе лет?

— Я ошиблась. Прости. Ты оказался одним из них. Ты бы видел, как они грабят, как насилуют и убивают Это же звери.

— Сначала издевались над ними. Потом они сломали клетку и выбрались на волю.

— Они изверги. Твои товарищи. За что они мучили простых людей, которые умываются по утрам? Ответь мне? Разве за это нужно издеваться. Я всё видела. Маму на моих глазах истязали. Им не понравились её кучерявые волосы и глаза. Тебе нравятся мои глаза? Меня тоже хотели замучить, но командир приехал и взял меня с собой, потому что он тоже был еврей. Не найдя денег, стали пытать отца. Не все евреи богаты. Тогда папу обозвали беляком и капиталистом. Они наехали ему на живот колесом автомашины и стали давить, пока живот не лопнул и не выскочили кишки? Такие люди построят социализм? Никогда. Они воруют друг у друга сухари.

— Успокойся. Не плачь. Я — другой. Я никого не пытал…

Груша вытирала слёзы. Она дрожала от пережитого ужаса. Её колотил озноб. Иван не знал, что ему делать, как успокоить девушку.

— Почему другой? Ты убеждённый коммунист. Ты за них. Тебе прикажут, станешь убивать всех, на кого покажут. Ты расстреляешь и меня. Тебе скажут, что я враг, что я вредитель новому строю. Если ты не выполнишь приказ, расстреляют тебя.

— Зачем ты судишь о нас по какой-то банде черносотенцев? Мы никого не расстреливали зря. Мы воевали за справедливость, чтобы все могли получить образование, чтобы все имели одинаковые права и возможности, чтобы не было сословий. Ты знаешь не все дети могли учиться. Не у всех была нормальная еда. С ранних лет дети должны были работать.

— Знаю! — жестко сказала Груша. — Знаю. Сама работала в папиной мастерской, а не бегала по улице. Мне папа давал посильную работу. Мама показывала, как вышивать, как шить. Кто хотел, тот стал великим и известным. Кто пил в шинке водку, кто не думал о семье, кто обворовывал, кто грабил, тот и нынче бегает с наганом по деревне, стучит себя в грудь. …Надеюсь, ты знаешь, кто такой Ломоносов?

— Окончил гимназию. Реальное училище. Хотел поступать в институт. О Ломоносове слышал и читал.

Груша задумалась. Она не дрожала, только изредка вздыхала…

— Я сама зарабатывала себе на учёбу. Занималась на фортепьяно. Вы хотите, чтобы все дели учились в гимназиях. А я — не хочу. Что вы со мной сделаете? На верёвках поведёте? Станете ко мне домой учителей присылать? Это сколько понадобится преподавателей? На каждого лодыря по дядьке с красной палкой? Культура, Ваня, это не прививка от оспы. Пока русский человек поголовно станет культурным, перестанет пить и воровать, века пройдут. Не уверена, что это случится когда-нибудь.

Иван радостно молчал. Какая она умница. Она права. Она выражает его мысли. С Катей так не поговоришь. Она сразу переключается на другие темы. Чагин онемел от восторга.

— Груша, дорогая моя. Я с тобой согласен во многом, но я уверен, что люди изменятся. Ты высказала мои мысли.

— Мы — разные. Нам нужно расстаться.

— Сначала ты хотела, чтобы я стал комиссаром. Теперь говоришь, что мы с тобой разные. Если хочешь, я буду им. Ты полюбила меня, как мастерового, а теперь жалеешь, что я не могут дать тебе сладкое будущее.

— Я — ошиблась. Мне хотелось узнать, кто ты на самом деле. Ты добрый и великодушный. На мастерового не походишь. Кто ты тогда? Дядя не понимает, кто ты, Ваня?

— Это очень важно для тебя?

— Важно. Ты сможешь защитить меня от произвола?

— Не всё нравится в этой жизни, которую мы строим. Защитить тебя смогу. Я — не совсем лудильщик. Я — журналист. Работаю в газете уездной. Скоро придётся стать комиссаром по народному образованию…

— Я — испугалась. Теперь не боюсь. Чувствовала, что ты не тот, за кого себя выдаешь. А я всё тебе наврала. Вру, когда не хочу. Характер такой. Прости. Ну, не еврейка я. Что хочешь, то и делай опять со мной. Видела всё это дикое зверство. …Простил? Сама приеду к тебе, когда мне исполнится восемнадцать лет. Ты жди, Ваня, дорогой мой мальчик. Письма писать буду редко. Почта моя ходит пешком. Только с оказией. Ты за что меня полюбил? …Я — первая спросила.

Они долго разговаривали, пытались представить своё будущее. Иван видел его в ярких красках, а Груше оно представлялось туманным и страшным. Он успокаивал её, пояснял, что вот скоро наступит такое время, когда заработают заводы и фабрики, в магазинах будет много продуктов без талонов и карточек и цена будет доступна каждому.