Любовь и смерть Ивана Чагина

Владимир Марченко Любовь и смерть Ивана Чагина

Вере и Оксане — с пожеланиями земных благ.

4 июля 2010 года.

Село Новоегорьевское

На Егория вешнего вечерним поездом прибыл из Самары пожилой следователь. Злодейское убийство редактора уездной газеты «Новое время» Редкина и репортёра Чагина вызвало резонанс в губчека. Начиналось расследование террористического акта со скрипом, спустя почти месяц. А до этого местные органы у нас накрыли, что называется, подпольную группу, которая планировала мятеж в уезде. Она, по слухам, держала связь с соседними уездами.

Дело сразу назвали «дохлым», так как подобных акций происходило много, редко расследования доходили до логического конца. Но были силы, которые во что бы то ни стало желали наказать убийц. Погибший от рук белобандитов коммунист Чагин, имел орден за боевые подвиги. По слухам, что у нас ходили в городе, его утвердили в должности комиссара уездного отдела народного образования.

Пожилой следователь в коротком разговоре с секретарём уездного комитета партии Гребневым пообещал разобраться в случившемся, найти вероломных убийц, если тот будет помогать, а не лезть в следствие со своими версиями и безосновательными предположениями, которые он выдвинул в письме на имя секретаря губкома партии.

Следователь собирал материалы долго. Опрашивал свидететелей дотошно, записывая каждое слово. Через две недели у Ярыжкина сложилась полная картина всех событий, связанных с Иваном Чагиным. Он был глав — ным действующим лицом, а другие горожане и горожанки играли роли второстепенные. Следователь увидел эти события со своей, так сказать, колокольни, представлял их, выстраивал диалоги, домысливал детали и недостающие события.

1

Широкая мрачная улица.

От тихого больного ветра жалобно постанывают ржавые, но подкрашенные вывески магазинов и лавок. Туман и дым, смешавшись, разъедают очертания серых облезлых фасадов зданий, открытые железные ставни с кованными завитушками. Кажется, что совершенно вымер уездный городок Крыпов, будто ожидает очередного нападения. Неожиданно выныривает из мягких влажных слоёв тумана высокая сутулая фигура. Прихрамывая на правую ногу, скучно бредёт молодой человек.

«Напрасно не взял палку, теперь ковыляй, как старая артиллерийская кляча. — Поругивал себя Иван Чагин, возвратившийся из Самарского госпиталя три дня назад.

Из-под длинной новой шинели с малиновыми разговорами видны чистые обмотки и блестящие носы ботинок на высоких каблуках. Застучала на булыжниках телега с пустыми бочками, красноармеец осторожно зашагнул на тротуар. Шуршала шинель, боязливо шелестели просохшие листья старых лип. «Раньше такого не было, — невесело подумал Иван, останавливаясь. — Дворники листья свозили в плетёных коробах за город». Неторопливо сняв чёрные хромовые перчатки, которые выдают в Красной Армии лётчикам и командирам бронедивизионов, молодой человек вынул из кармана свёрнутый голубоватый клетчатый платок, приложил к белому высокому лбу, к вискам. Коснулся лермонтовских пугливых рыжеватых усиков. Словно убеждаясь, — на месте ли. Поправил мягкую суконную шапку-богатырку с большой алой звездой во лбу, скосил глаза на орден, который вчера укрепила на присборенной красной ленте, старая тётя. Лицо красноармейца выражало подневольную тоску и отрешённость. Постояв пару тягучих минут, нехотя поковылял дальше, лениво засматриваясь в скучные очертания когда-то знакомых двухэтажных зданий, ставших почему-то ниже и холоднее.

За последние два года своей молодой неровной жизни он повидал много улиц и много высоких горделивых зданий. Кажется, что совсем недавно убежал с другом Стёпой Дудкиным в город Пугачёв, бывший Николаевск. В вагоне друзья оказались среди красноармейцев, возвращавшихся в свои подразделения после ранений. Парни и пожилые бойцы с восторгом рассказывали о своём геройском командире. Быль переплеталась с небылицами. Бойцы находу придумывали несуществующие подробности. Друзья сделали выбор. Записали добровольцами в бригаду, которой командовал Чапаев. Пройдёт два месяца. 3 сентября его утвердят в должности командира дивизии Николаевских полков.

Довелось побывать Ивану в освобожденной в октябре 1918 года Самаре. До сих пор стоят в глазах отполированные спины волжских равнодушных волн, тонкие острые шпили католического собора недалеко от штаба Восточного фронта. Потом вновь пёстрый Уральск, с убогими глинобитными мазанками, окружившими в центре города величественный и надменно-строгий храм Спасителя, возвышающийся над бледными домиками, глиняными лачугами, теснившимися по сторонам просторного кладбища. У храма стояли три одноэтажных больницы, в которых периодически лечились то белые, то красные. Умершие лежали рядом в тесных глинистых могилах.

Церквей и церквушек в городе множество, а вот трёхэтажных зданий мало. Говорили, будто бы с паперти невзрачной церковки за вокзалом выступал Емельян Пугачёв, звавший мужиков подрубать царский корень.