Любовь и смерть Катерины

«Да, хочу!» — честно признался он. Конечно, и очень хочет! Если бы его спросили, что он предпочитает: провести вечер в «Фениксе» или заняться сексом, он без вариантов выбрал бы секс. Однако в тот день команданте бессовестно ограничил его выбор, отогнав от цыпочек мадам Оттавио. Что же, остается одно — кофе и болтовня с приятелями.

Они восторженно загудели, едва он появился в зале, — все та же университетская кодла, даже сидели за тем же столом, все так же перебрасываясь шутками и лениво переругиваясь.

— О, Вальдес пришел! Вальдес, сюда! Сюда! Вальдес, разрешите наш спор. Вы же специалист.

Он сел.

— В чем дело?

— «Одиссея» или «Дон Кихот»?

— Что?

— Что лучше?

— В каком смысле?

— Это очень простой вопрос. Что лучше — «Дон Кихот» или «Одиссея»?

— Я говорю, что «Дон Кихот», — сказал Де Сильва. — И отец Гонзалес со мной полностью согласен. Но Коста говорит…

— Я способен сам за себя сказать…

— Коста — он, как вы знаете, один раз плавал на лодке — так вот он говорит, что бесконечнозанудный древнегреческий путеводитель по морям и океанам лучше.

— Я подчинюсь вашему мнению, Вальдес, — сказал Коста. — Как вы скажете, так и будет.

— Мне все равно, — сказал сеньор Вальдес.

Они взглянули на него, не веря своим ушам.

— Мне наплевать, понимаете? Какая мне разница? Какая вам разница? Это что, лучшее, чем вы можете заняться в субботу вечером? Вот так, просиживать штаны в дурацком кафе и трендеть ни о чем? Да это вообще не важно, вот что я скажу. Все равно никто из вас не напишет «Одиссею», и никто из вас не напишет «Дон Кихота».

— Ох, сеньор Вальдес, простите, что мы еще не доросли до вашего уровня! Имейте снисхождение к малым сим.

— Хватит, Коста! Вы сами понимаете, что дело не в уровне, Я тоже не смогу написать «Дон Кихота».

— Ну так в чем же дело тогда? Валяйте, скажите нам.

— Незачем тратить даром божественное время. Разве вы не хотите заняться… — Но он не смог закончить фразу. Он почти сказал «сексом», но в последний момент остановился, чтобы перевести дыхание, и ему не хватило смелости выпалить это слово, а потом момент был упущен.

— Он чем-то расстроен, — сказал отец Гонзалес. — Все в порядке, Чиано, дружище?

— Все отлично.

Но он ответил так резко и раздраженно, что они сразу поняли, что он устал, что у него не в порядке нервы, и простили ему резкость. На самом деле сеньор Вальдес грубо нарушил правила игры и сразу же сам пожалел об этом. С незапамятных времен они играли в эту игру, и он всегда безотказно исполнял навязанную ему роль третейского судьи, эдакого доморощенного царя Соломона. А ведь его друзья всего лишь хотели служить ему. Обожать его. Они хотели приносить на его суд свои глупые, за уши притянутые аргументы и тыкать ими ему в нос, подобно школьнику, на своей чистенькой кухоньке достающему из-за пазухи бородавчатую жабу с одной-единственной целью — чтобы его утонченная мать взвизгнула от ужаса и упала в обморок.

А он их так опустил. Вместо того чтобы расправить картинку их дурацкого спора на колене, покрутить ее в руках, посмотреть на свет и восхититься, он скомкал ее и бросил в мусорную корзину.

— Эй, разве вы не хотите пропустить по стаканчику? — спросил он, повышая голос. — Давайте по бренди, а? Я угощаю. Официант! — Он снова, как тогда утром, поднял два пальца жестом понтифика, благословляющего паству, или матадора на арене, приветствующего быка. — Бренди сюда! Четыре бренди и кофе! Да рюмочек для нас не пожалейте, друг мой!

В тот вечер он сумел сразу же загладить испорченное вначале впечатление — влив в них бренди и благословив официанта папским жестом. А после этого с удовольствием распространился на тему Сервантеса и Гомера.

Когда впоследствии они обсуждали тот вечер — а они частенько обсуждали его, — Де Сильва указывал на стоящий в углу стол и говорил: «Вот там мы и сидели, вся наша банда, в полном составе, как обычно. Я в углу, рядом со мной Коста, потом папаша Гонзалес, а Вальдес сидел вон там — на том стуле, видите?» Он говорил таким тоном, будто это он, а не отец Гонзалес принадлежал к Иезуитскому ордену и будто старый, рассохшийся стул, на который он указывал, следовало немедленно перевязать алой лентой, скрепить сургучной печатью епископа и выставить на обозрение перед студентами-литераторами как предмет всеобщего поклонения. Сам же Коста, как и его друзья, светился от гордости, что знал великого сеньора Вальдеса.

«Да, там мы и сидели, попивали бренди да болтали ни о чем, и тут в кафе вошла та девушка».

Они уже пили по третьему кругу, правда, Коста и Де Сильва, когда пришел их черед проставляться, не стали заказывать двойной бренди. Разогретые алкоголем, они шутили и хлопали друг друга по спине, совершенно забыв о недавней ссоре, и тут дверь хлопнула, и в зал вошла Эрика. Никто и глазом не повел. Однако дверь хлопнула еще раз, и вслед за Эрикой в зале появилась Катерина. Ее приход заметили все.