Любовь и смерть Катерины

— Входите! — и уселся в любимое скрипучее плетеное кресло, стоявшее под тенью самого большого дерева. Он указал на всех крестьян по очереди и сказал так: — Через месяц приходит срок платы за аренду поля. Ты должен мне денег. И ты. И ты. И ты. Только не говорите, что вы пришли ко мне пожаловаться, что у вас снова пропали овцы, и вы не сможете заплатить!

Арсенио встал перед ним, опустив голову и сгорбив плечи, не в силах взглянуть ему в лицо от стыда.

— Сеньор, — сказал он. — Мы заплатим вам сполна, но овцы пропадают не только у нас. В других деревнях нашей долины та же история. Во всех деревнях, где проходит коробейник Мигель Анхель, он крадет овец. Пусть же он заплатит за это!

— О, замолчи! Что ты несешь? Теперь послушайте меня. Сдается мне, что все ваши овцы на месте и ничего Мигель Анхель у вас не украл, наоборот, пройдет недолгий срок, и, возможно, мы узнаем, что он подарил вам несколько новых овечек? Он-то знает, чем расплачиваться за гостеприимство, наш Мигель Анхель, ха-ха-ха! Всех своих овечек одаривает щедро. То браслетик сунет, то гребешок.

Как раз в это время дверь в большом доме Хосе Пабло распахнулась, и оттуда вышла его дочь Долорес, его ненаглядная ниночка, неся на подносе кофейник, чашку, сахарницу и его амбарные книги.

Он сделал вид, что не видит ее:

— Кто же знает, сколько овечек осчастливил наш коробейник. А ваши дочки что-то задешево продают свою любовь. Не то что моя Долорес, моя драгоценная девочка — она-то знает себе цену. Она не так воспитана. Эта девушка умеет себя вести достойно.

И, махнув рукой, будто отгоняя комаров, он сказал просителям:

— Убирайтесь! Убирайтесь вон! Принимайтесь за работу!

Мужчины ушли с его двора, недовольно ворча.

Коробейник Мигель Анхель путешествовал пешком, ночуя в деревнях по дороге через долину. Две недели уходило у него на то, чтобы пройти долину от деревни Хосе Пабло до ее южной границы, где он поворачивал и шел назад. И через две недели он вновь приходил в деревню, проводил две ночи в старой крепости и шел на север. Получалось, что коробейник приходил в деревню раз в месяц, как раз в то время, когда жирная полная луна висела над старой крепостью, сияя, словно огромная лампа. И тогда сладкая музыка звучала над холмами, жемчужной нитью переливаясь в лунном свете.

В ту ночь, когда Мигель Анхель вернулся в деревню, было так жарко, что Хосе Пабло решил провести ночь на крыше. Он слушал, как музыка рассыпается над ним каплями серебряного дождя, он дремал, но не спал, пока не услышал, как где-то открылась дверь и торопливые ноги пробежали по тропинке. Тогда он уснул, довольный.

Однако утром, когда его дочь, бесценная Долорес пришла на крышу с завтраком для него, он заметил ленточку из золотой тафты, вплетенную в ее косы, которой раньше не видел, и смутное беспокойство охватило его.

Никто не приходил к его воротам жаловаться на кражу овец, и Хосе Пабло нервничал все больше. Цифры прыгали перед глазами, кофе горчил, горячий ветер засыпал пылью глаза, а Долорес нагоняла тоску песенкой, которую твердила в саду, будто заведенная.

Довольно петь в ночи, мой друг,
Чарующие звуки твоей флейты
Сердечко бедное девичье не щадят,
Прошу тебя, замолкни, прекрати,
Я больше не хочу с тобой встречаться.
Но если все же ты решишься вновь
Мне показаться на глаза, тогда
Придется звуки выдуть из меня.
Тебя предупреждаю я серьезно,
Желаешь свою флейту сохранить?
Отдай мне жизнь взамен.

И так без конца. В конце концов он захлопнул амбарную книгу и решил прогуляться по полям, размышляя об арендной плате, которую должен был завтра собрать. Может быть, кто-нибудь из крестьян не сможет ее заплатить? Может быть, кого-нибудь потребуется выселить? Или дать в долг, пусть под большие проценты? Хосе Пабло повеселел.

Однако ночью он не мог заснуть, наверное, слишком много съел за ужином. Жареная свинина лежала в желудке тяжелым комом. Он ворочался в кровати, ожидая звуков флейты, а когда услышал их, удовольствия не получил. Вместо того чтобы радовать его слух, они безжалостно вгрызались в мозг, разъедая его, как головная боль. Но еще невыносимее музыки было ожидание. Много часов лежал он, ловя ухом каждый шорох, каждый порыв ночного ветерка, думая, что вот сейчас услышит скрип калитки и перестук легких шагов на тропинке, но так и не дождался.

А когда луна скрылась за старой крепостью и на улице совсем стемнело, Хосе Пабло вылез из кровати, вышел на крышу, повернулся в сторону гор и крикнул изо всех сил:

— Перестань, мать твою!

Музыка смолкла.

И это было хуже всего.

Но Хосе Пабло опять забрался в постель и заснул.