Любовь и смерть Катерины

Он поцеловал ее, и началось опять, которое длилось так долго, что даже у банкиров, которые, как известно, встают поздно, было время выпить утренний кофе, не торопясь дойти до банка и лениво усесться в кожаные кресла. А у их жен хватило времени на то, чтобы пройтись по магазинам и, встретившись на улице, ахнуть от счастья и клюнуть друг друга в щеку, слегка стукнувшись при этом дорогими солнечными очками.

Они лежали в постели, Катерина и Лучано, переплетя руки и ноги, закрыв глаза, совершенно удовлетворенные, когда в прихожей прозвенел звонок.

Сеньор Вальдес отодвинулся от Катерины и с трудом сел, нашаривая на полу тапки.

Он вздохнул, сгорбился, опустив голову на руки, провел пальцами по волосам и сказал:

— Может, откроешь дверь?

— Кто? Я?

— Да, посмотри, пожалуйста, кто пришел.

— Чиано, ты что, не видишь? Я же голая!

Звонок опять мелодично звякнул.

— Пожалуйста, открой дверь.

В его голосе послышались особые нотки. Катерина неловко поднялась с постели, стащила с кровати простыню, завернулась в нее и направилась в прихожую. Когда она проходила мимо, он ухватил конец простыни и потянул на себя.

Она остановилась.

Не оборачиваясь, она негромко сказала:

— Не смей, а то я вообще не пойду.

Он отпустил руку. Простыня шелестела по полу.

Звонок опять зазвенел и продолжал трезвонить, пока Катерина не открыла дверь.

Издалека он услышал слабый голос Марии:

— О!

Несколько мгновений длилось молчание, а потом Мария сказала:

— Должно быть, я ошиблась адресом. Прошу прощения, что побеспокоила вас.

Она произнесла это со свойственным ей суховатым достоинством.

Через пару секунд Катерина появилась в дверях.

— Она ушла, — сообщила Катерина без выражения и начала собирать разбросанную по комнате одежду, а затем унесла ее в ванную.

Резкий стук изогнутых каблучков Марии разносился по лестнице, как тиканье часов, как гвозди, забиваемые в гроб.

— Знаешь, я посмотрю, что можно сделать, чтобы твой рассказ опубликовали, — сказал он. — Попробую помочь. Если хочешь, конечно.

Катерина не ответила.

* * *

Когда настал вечер и темнота поглотила город, над дверью в дом доктора Кохрейна с легким удивленным хлопком вспыхнула лампочка. Несколько ночных мотыльков немедленно устремились к ней и закружились вокруг, трепеща крылышками в танце смерти, обжигаясь и исчезая в темноте. Через пару секунд входная дверь приоткрылась, и на пороге появился доктор Кохрейн. Доктор ненавидел темноту и страшно боялся ее. Он спускался по каменным ступеням по-стариковски медленно, ощупывая пространство впереди себя тростью и тяжело опираясь на широкую каменную балюстраду.

Сев в машину, доктор Кохрейн положил трость на пассажирское сиденье и, не заводя двигатель, отпустил ручку ручного тормоза. Автомобиль тихо покатился вниз по склону, постепенно набирая скорость, пока, чуть-чуть не доезжая перекрестка, доктор не повернул в замке зажигания ключ и не включил вторую передачу. Потом он нащупал кнопку включения фар, зажег их и довольно быстро (но не настолько быстро, чтобы вызвать подозрение) поехал в сторону дороги, ведущей к шоссе, что проходило вдоль берега реки Мерино. В этот поздний час улицы города были пустынны, транспорта почти не было. Доктор Кохрейн ехал в направлении центра, туда, где транспортный поток не прекращался даже ночью, где всегда было шумно.

Дорога плавно перетекла в шоссе, бегущее вдоль горбатых холмов по высоченным эстакадам, стоящим на гигантских бетонных ногах. Внизу едва виднелись когда-то чистенькие, опрятные здания, где раньше жили купцы и капитаны дальнего плавания; они, как белые острова, там и сям мелькали в океане зелени, словно их выбросило с шоссе бесконечным потоком машин. Дома эти давно были брошены законными владельцами и теперь служили приютом бездомной бедноты, грязной, убогой и злобной. Подобно стаям голодных кривоногих крабов, сгорбленные оборванные фигуры с тележками, украденными по случаю из ближайшего супермаркета, ковыляли от одного белого остова к другому в надежде найти ночной приют и хоть какую-нибудь поживу. За темными проемами разбитых окон кое-где мелькали слабые огоньки. Огни костров, разведенных на бетонных плитах, мерцали под пульсирующей, ревущей магистралью, заплетенной в высоко поднятые над землей развязки и мосты. Костры отбрасывали танцующие тени, мимо по своим делам трусили тощие шелудивые собаки.

Под дорогой успело вырасти целое поколение мужчин, они ютились в хибарах, построенных из картонных коробок, спали, завернувшись в рваные одеяла, зачинали детей на матрасах из старых газет, а наверху, закрывая звезды, там, где положено быть небу, с монотонным гулом пчелиного улья день и ночь нескончаемо мчались автомобили.