Любовь и смерть Катерины

Как обычно, они сели в машину и уехали. Я видел, как они выходили из дома, София, как всегда, несла малыша, он крепко спал, не проснулся даже, когда она открыла заднюю дверцу и осторожно уложила его на сиденье. И они уехали. Полиция давно перестала ездить за ними — вначале-то они не выпускали их из виду ни на минуту, боялись, что сбегут, но потом бросили это занятие. Видимо, поняли, что Вальдесы не собираются бежать, а по дороге они нигде не останавливались и ни с кем не общались, так что им позволяли наездиться в свое удовольствие, кому какое дело? Нина-детачка, посмотри-ка в буфете, не осталось ли у меня еще бренди?

Дрожащей рукой доктор Кохрейн протянул кофейную чашку, и Катерина плеснула в нее бренди.

— И вот я стоял в кустах, как идиот, и ждал. Я не знал, видел ли меня полицейский. Возможно, они следили и за мной. Не знаю. Потом мне понадобилось, э-э-э… отлить. И как раз в тот момент, когда я стоял, держа… когда руки у меня были заняты, машина подъехала к дому. За рулем сидела София, а рядом с ней — маленький Чиано, пристегнутый ремнем, его голова едва возвышалась над стеклом бокового окна, не знаю, кого они хотели обмануть. Когда София свернула к подъезду, до полицейского наконец дошло, что Вальдес сбежал. Он прямо взбесился, клянусь вам — ругаясь, перебежал через улицу, ударил Софию по лицу, сбил с ног. Я ссал в кустах, как идиот, а он бил Софию. Можно ли представить себе что-нибудь более нелепое? Брюки никак не застегивались, а в это время жену моего лучшего друга избивали прямо на дороге. Я был жалок. Впрочем, как всегда…

Но маленький Чиано… Вот кто проявил себя героем. Он рассвирепел. Выскочил из машины и бросился защищать мать. Я уже давно закончил свои дела, но продолжал стоять в кустах, не шевелясь, — такой уж я трус. Маленький пацан не струсил, а у меня поджилки тряслись так, что я чуть снова не обмочился.

И вот полицейский встал над Софией и вытащил свой револьвер, но в этот момент Чиано налетел на него и начал лягать по ногам, и тогда тот обернулся и пистолетом, огромным черным куском металла ударил ребенка в лицо. Прямо в губы попал. Чиано отлетел на несколько метров и упал на дорогу.

Тут уж даже такой трус, как я, не выдержал. Бить ребенка! Чиано лежал на мостовой, изо рта хлестала кровь. Я схватил свою трость и помчался на помощь со скоростью напуганной черепахи. София тоже лежала на дороге, а полицейский встал над мальчиком и направил на него дуло пистолета. Я подбегал к ним, и мы все были за полсекунды до выстрела, как вдруг София привстала и закричала: «Ради бога, Камилло, не трогай его! Он же твой сын!» И тут они оба обернулись и увидели меня.

Катерина сжалась в кресле, ничего не говоря.

— Да, — сказал доктор Кохрейн. — Именно так я себя и чувствовал. И теперь вы — как и я, знаете секрет и никогда его не забудете.

— Ну и что, что она так сказала! Это не значит, что ее слова были правдой! Она же была в отчаянии, могла сказать все что угодно, лишь бы спасти сына.

— Конечно, дитя мое. Конечно, вы правы, но она не сказала бы этого, если бы у нее не было оснований думать, что Камилло может ей поверить. Но даже это было бы не так ужасно. Не все мы можем похвастаться такими высокими моральными устоями, как у вас. Подумаешь, маленькая неосторожность!

— Что же произошло дальше? — спросила Катерина.

— Камилло взглянул на мальчика, потом на меня. Я стоял посреди дороги, посреди всего этого кошмара, крови, криков, ругани, а на улице было совершенно пусто, никто из соседей даже не выглянул, чтобы посмотреть, что происходит, все уткнулись в телевизоры, газеты, наглухо закрыли двери и окна. Я стоял и ждал, когда Камилло убьет меня, но вместо этого он вложил пистолет в кобуру и побежал. Наверное, в то время у него еще  оставалась душа. Он пробежал мимо меня, влез в свою машину и уехал. А я помог Софии подняться. Понятное дело, она никогда мне этого не простила.

Мы пошли на кухню, она держала на коленях плачущего Чиано, пока я вызывал врача. Кровь, помнится, была везде, особенно на ней — он ей всю блузку измазал. В конце концов доктор зашил ему губу, а когда бедный малыш заснул, она открыла дверь и велела мне никогда не возвращаться. Она думала, что муж вскоре пошлет ей весточку, понимаете, и не желала, чтобы кто-нибудь рассказал ему. Будто я предал бы ее! Но Вальдес исчез навсегда. Думаю, после этого она и начала строить храм в его честь, грехи замаливала.

Вот, что вам надо знать о вашем будущем муже, деточка. Молодой Вальдес — порченый товар. Представьте себе — быть с детства запертым в храме, посвященном памяти отца, которого ты не знал. Да еще с такой матерью. Не его вина, что в нем не осталось любви. Значит, мы должны любить его еще сильнее.

* * *

Выйдя из дома мадам Оттавио, сеньор Вальдес всю дорогу домой шел пешком, поздравляя себя с тем, что ни разу не замедлил шаг и не обернулся, чтобы посмотреть, не идет ли кто-нибудь следом.