Любовь и утраты

На службе его ждало известие о том, что операция не привела к положительному результату и Иван Иванович скончался. При дефиците времени нужно было организовывать похороны и всё, что с этим связано. Похорон Тимофей не любил. Да вряд ли и найдётся человек, кому доставляет удовольствие скорбного прощания с покойным, разве что старухи-плакальщицы, которые вечно толкутся у кладбищенских церквей. Вся эта процедура с речами, с каким-то древним, нелепым ритуалом, с рисовой кутьёй, которую Тимофей терпеть не мог, с поминками, где произносят бесполезные и натужные, часто фальшивые слова по кем-то когда-то придуманному правилу: о покойном или хорошо, или ничего. Конечно, не Тимофею приходилось заниматься всеми этими делами, но на душе лежало тягостное чувство потери хорошего, умного человека, с которым много вместе пришлось трудиться в новой, непознанной ещё до конца области, в самом начале пути, и вот теперь этого человека нет. Он подумал, что у них, коллег Иван Иваныча, со временем минуют горестные воспоминания, и портрет покойного, перетянутый траурной лентой, уберут куда-нибудь в дальнюю кладовку, а то и выбросят как мусор; постепенно всё реже станут вспоминать и, наконец, забудут. «Так будет и со всеми нами, – отчего-то подумал он, – и с хорошими, и с не очень хорошими, со знаменитыми и с теми, кто всегда был в тени, ничем в жизни не отличившись. А потом приходят новые люди, молодые, рьяные, и они даже не будут знать, что был такой Иван Иванович, и что это он когда-то создал то, от чего они начинают прокладывать новые пути».

Судьба исполнила то, что когда-то, ещё в момент зачатия определила Иван Иванычу, и вот теперь его хоронили. В больнице, на Страстном бульваре, своего ритуального зала не было, и прощание организовали в Доме учёных. Хоронили на Николо-Архангельском кладбище, за МКАД, где семья Иван Иваныча имела родовое захоронение. Это было далеко, траурный кортеж тянулся долго. На кладбище оказалось не всё готово, пришлось долго ждать. Было холодно, и погода продолжала портиться. Снег валил крупными хлопьями, и провожающие Иван Иваныча всё время охлопывались, сбивая снег. Потом стояли у могилы, ждали, кто скажет последнее слово, но все молчали: то ли устали, то ли уже не было таких слов, которые затронули бы сердца провожающих товарищей и родственников, то ли замёрзли и уже про себя жалели, что пришли на эти похороны, не чаяли конца затянувшейся процедуры. Понимая несуразность создавшегося положения, Тимофей взошёл на песчаный, вперемешку со снегом, бугорок, сказал несколько слов. Они были искренними. Не один час, день и ночь довелось провести ему с Иваном Ивановичем в расчётном центре, на стендах и различных испытательных пунктах, и, пожалуй, никто не знал Иван Иваныча с этой стороны лучше, чем Чумаков. Речь его была короткой, но он видел, что все с нетерпением ждут её конца. Когда он сказал то, что считал нужным, присутствующие в душе поблагодарили его за краткость. Гроб опустили при непотребных звуках и восклицаниях гробовщиков. Каждый бросил на гроб по комочку песка со снегом, гробовщики дружно взялись за лопаты, и мёрзлый песок глухо застучал по крышке гроба.

Поминки устраивались дома. Вместе со всеми Тимофей доехал до самого подъезда, где жил, а теперь уже не будет жить Иван Иваныч, посмотрел, как дружно замёрзшая, уставшая и проголодавшая толпа провожавших товарища в последний путь повалила в подъезд, представил себе, что, как бы ни велико было горе, сейчас все усядутся за стол, станут есть, пить, говорить ненужные уже Иван Иванычу слова, и, надеясь, что его отсутствие в этой сутолоке не будет замечено, уехал.

7

Это было сложное время, работа шла днём и ночью. С октября новых запусков не проводилось. В середине октября опробовали новый аппарат, названный «Восход», и не просто опробовали: это был первый космический экипаж, и впервые целые сутки космонавты находились в полёте без скафандров.

Теперь предстояло решить новую задачу, благополучный исход которой никто гарантировать не мог. Это должно было быть совершенно новое слово в освоении космоса. Тимофей почти не бывал дома. Редко выдавался день, который он мог посвятить личным делам. Когда же случалось, он радовался как мальчишка и бежал в Хлебный переулок к своим новым знакомым. Порой он даже одёргивал себя: нельзя так явно проявлять радость. В Хлебном переулке его давно признали за своего и принимали без церемоний. Правда, Галину Матвеевну несколько смущало, что не было случая, когда бы Тимофей явился без цветов и гостинцев, а у них – случая ответить тем же, но это было приятно. За столом Маша всегда сидела рядом с Тимофеем. Каждый раз, дав матери время выговориться, она увлекала его в свою комнату и непременно закрывала дверь. Галине Матвеевне это не нравилось, тревожило: мало ли что, девочка-то уже почти взрослая, а ум детский, может и глупостей натворить. Но она старалась не выдать своей тревоги, полушёпотом прося дочь оставлять дверь открытой: ей ведь тоже интересно послушать, о чём рассказывает Тимофей Егорович.