Любовь и утраты

Тимофей был человеком незлобивым, но это замечание, а главное, тон, каким оно было сделано, возмутили его. Он понимал: порядок есть порядок, но хамство удручало. Хотелось одёрнуть грубияна, но он одёрнул себя: не бодаться же с этим наглецом. Сняв пальто, Тимофей бросил его на барьер закрытого уже гардероба и по чугунным ступеням бывшего Английского клуба поднялся на второй этаж, где находились больничные палаты.

– А охранять ваши вещи я не обязан, – крикнул вдогонку «цербер».

Встретившаяся ему медицинская сестра с уже наполненными и готовыми к применению шприцами на блестящем металлическом лотке помогла найти дежурного врача, совершавшего вечерний обход. Этот очень пожилой и очень усталый человек, целый день ассистировавший на операциях – самостоятельных операций он уже давно не делал, – желал только одного: поскорее закончить обход, выпить чаю, лечь в ординаторской на старый кожаный диван и уснуть. Узнав, для чего в неурочный час в больнице объявился этот человек, он проводил Тимофея в палату, где находился начлаб. Кроме последнего, там было ещё пятеро больных. В этой больнице оперировали лучшие московские хирурги, попасть сюда можно было только по направлению Минздрава, истоптав не одну пару башмаков или имея связи в «высоких сферах». Направление сюда для своего начлаба «пробивал» Тимофей; это оказалось не трудно, но потребовало времени. Обращаться с личными просьбами он не любил, но в данном случае это было не совсем личное, а значит, позволительно.

Начлаб лежал на койке, повернувшись лицом к стене. Он до дрожи боялся предстоявшей операции, но не хотел, чтобы другие видели это.

– Здравствуйте Иван Иванович, – сказал Чумаков.

Иван Иваныч повернулся на голос, на лице его появилась виноватая улыбка. Сейчас это был совсем не тот решительный, не боявшийся никаких преград и трудностей человек, которого уже не один год знал Тимофей. Перед ним лежал пациент, обуреваемый, буквально раздавленный страхом, страхом сознания, что врачи станут терзать его тело – ещё неизвестно, будет ли от этого польза, – страхом сознания, что он стоит на пороге жизни и смерти. Тимофей видел и понимал: какие бы слова он сейчас ни сказал этому, он не сможет освободить начлаба от страха, от ужаса перед тем, что завтрашний день операции может стать его последним днём. Так уж устроен человек. Не задумываясь о том, что он не вечен, что когда-то настанет и его конец, он бодро шагает по жизни, но однажды вошедшая в его мозг мысль о смерти уже не отпускает никогда, с этого момента он не может не думать об этом постоянно, не то чтобы ложится и встаёт с этой мыслью, но она постоянно присутствует в его подсознании, и освободить от страха перед смертью может только сама смерть, очень глубокая вера в бога или приверженность фатализму.

– А, это вы, Тимофей Егорыч, – слабым голосом и как бы удивившись, отозвался Иван Иваныч. – Спасибо, что навестили.

– Не нужно ли вам чего?

– А что мне сейчас может быть нужно? – каким-то потухшим голосом то ли спросил, то ли сообщил о своём положении Иван Иванович. – Последний парад наступает, – попытался он пошутить.

– Ну, что вы такое говорите. Вот завтра вас подлатают, и мы снова вместе будем делать большое и нужное дело, – попытался подбодрить Тимофей.

– Дай-то бог, дай-то бог.

– Я вас оставлю, – полушёпотом произнёс дежурный врач, словно извиняясь, – у меня там больные.

– Конечно, конечно. Спасибо вам.

Иван Иваныч перевернулся на спину и лежал с закрытыми глазами. «Делает вид, что спит», – подумал Чумаков, но он знал, что Иван Иваныч не спит, просто не может преодолеть страх и пытается спрятаться от него и спрятать страх от начальника. Говорить, по сути, было не о чем, не в том состоянии пребывал начлаб, чтобы вести сейчас долгие беседы. Надо было встать и уйти, но Тимофей, человек деликатный, не мог придумать, как это сделать, чтобы не обидеть, чтобы в его скором уходе Иван Иваныч не углядел своей безнадёжности. Всё-таки на прощанье Тимофей решил сказать по-мужски, что надо взять себя в руки, преодолеть страх, который может доконать, и тогда никакие врачебные усилия, никакие профессора не помогут. Решил сказать, но… не сделал этого. Понял: Иван Иваныч не готов принять подобные слова, они пройдут мимо его сознания.

– Что ж, отдыхайте, готовьтесь морально, Иван Иваныч, – сказал Тимофей. – Вот увидите, всё будет хорошо.

– Спасибо вам, – едва слышно проговорил Иван Иваныч и, не дожидаясь, когда Чумаков уйдёт, повернулся лицом к стене.

На лестничной площадке курил дежурный врач.

– Скажите, чего можно ждать от операции? – спросил Тимофей.

Старый доктор внимательно взглянул на Тимофея: сказать, не сказать?

– Простите, вы ему кто?

– Директор института, в котором он служит.

– Ничего хорошего, скажу я вам.

– Что, совсем никакой надежды?

– Почти никакой, – ответил врач. – Конечно, будет сделано всё, что в наших силах, для того мы здесь и обретаемся, но…

– Жаль. Хороший человек.

– Всех жаль, но это мало чему помогает.

– И всё-таки.

– Я наблюдаю за ним несколько дней и скажу вам прямо: он уже умер.

– Как так?