Любовь и война. Великая сага. Книга 2

Я видел несметные ряды палаток, похожих на типи каких-нибудь кочевых племен. Чувствовал дым полевой кухни и запах конского навоза. Слышал музыку войны, и это не просто песни солдат или сигналы трубы, а ни на минуту не умолкающий гул, сотканный из топота копыт, всегда звучащего по-разному, криков дозорных, бряцания и щелканья оружия и голосов, конечно же, голосов, говорящих о доме, семьях, возлюбленных – на английском, гэльском, немецком, венгерском, шведском – таких разных человеческих языках. Два аэростата из нашего «воздухоплавательного корпуса», привязанные на ночь к деревьям, как какая-нибудь животина, парили в воздухе над святая святых – палатками тех, кто вел нас в этой войне. Яркости добавляли флаги – наши собственные, за честь которых мы сражались, и множество полковых знамен, чьи многоцветные копии гордые полковники дарили хорошеньким девушкам в бесчисленных городах и селах. Я смотрел на эти флаги и видел, как их краски сначала сливаются в алом сиянии заката, а потом угасают, становясь одинаково серыми во мраке ночи.

В этой войне очень много такого, чего мой ум просто не в силах понять… и много такого, что мне не нравится. И это касается не только постоянной угрозы жизни, без которой не обходится ни одна война. Но когда я стоял там, наверху, глядя, как майский ветер треплет флаги и белые полотнища пяти сотен повозок, выстроенных рядами, у меня появилось чувство нашей общей цели. Мы здесь для того, чтобы совершить нечто великое и благородное, что изменит эту страну, хотя у меня и не хватает мудрости предсказать, как именно. Захваченный этим чувством величия места и времени, я какое-то время стоял неподвижно, а потом пошел дальше. Вскоре я увидел какого-то штатского, он сидел на пеньке и завершал набросок, где был изображен учебный бой наших парней, отрабатывающих приемы штыковой атаки. Мужчина представился как мистер Гомер и сказал, что наблюдал недавно за такой схваткой и хотел бы включить этот эпизод в общую композицию, которую он делал по заказу «Харперс уикли», приславшего его сюда. Потом добавил несколько слов о красоте и величии этой вечерней картины, заметив, что она наводит его на мысль о детях Израилевых.