Любовь и выборы

– Конечно, это даже не обсуждается. Мы все вместе, разумеется. Но уж вы не подведите команду. Нужно спасать парня, спасать город…

– Спасать велодорожки! – подхватил Николай Николаевич.

«И опять умница!» – подумал Лев Михайлович. Но вслух сказал:

– Ну вот и славно! Так, значит, будем работать слаженно? Дух закона – он ведь здесь и сейчас, он рождается в конкретных исторических обстоятельствах, а букву закона пишут крючкотворы в Москве. Дух закона важнее буквы. Согласны?

– Полностью!

Николай Николаевич порозовел. Он начинал чувствовать себя не загнанным в угол чиновником, которому губернатор поручил грязную работу, а отважным героем, которому вручили знамя перед атакой.

– С техническими деталями вам помочь? – понизив голос, спросил политтехнолог. – Например, можно сделать экспертизу графологов, что подписи за Валенчука… того… поддельные. Составить актик нужно будет… Или аккуратненько ручкой какие помарки сделать… Сами знаете, любая помарка ведет к выбраковке подписей…

– Не надо… помогать, – тоже понизив голос, ответил председатель избиркома, – я знаю. Не первый год, так сказать, на этом ответственном посту.

– Разумеется! Ни минуты не сомневался в том, что увижу в вашем лице настоящего профессионала. Я передам Сергею Павловичу свое восхищение вашей принципиальной позицией.

С этими словами политтехнолог поднялся с кресла. На прощанье он пожал руку хозяину кабинета и с удовольствием отметил, что рука у того стала теплой, даже горячей. И сухой. Николая Николаевича подогревало изнутри чувство собственной значимости. Ему предстояло спасти выборы от нежелательного исхода, вернуть результаты голосования в правильное русло, а заодно спасти парня от опасного уклона.

А Лев Михайлович уходил из кабинета с очередным осознанием своей гениальности. Что может губернатор? Испугать? Надавить? Заставить? Нет, это уже плохо работает. Надо, чтобы человек шел на подлость с чувством, что совершает героический поступок, ради большой и светлой идеи, ради спасения страны от этой, прости господи, демократии. Все-таки правильно он сделал, что зашел в избирком. Теперь он был уверен, что Николай Николаевич не подведет. Кандидатами в депутаты зарегистрируют Шилову и Соловьеву. И откажут в регистрации Валенчуку.

Нет, не зря он занимается этим делом. Ой не зря. Каждый должен делать то, что у него лучше всего получается. У Льва Михайловича весьма недурно получалось дирижировать выборами. Он отвечал за то, чтобы народ правильно проголосовал. В данном случае за Людмилу Шилову. Прокатить Марию Соловьеву представлялось задачей нетрудной. Тыква – она круглая, катится хорошо.

И Лев Михайлович, весьма довольный собой, вышел из душного здания городской администрации на улицу. Он вдохнул полной грудью воздух Зауралья, в котором смешались и хвойные ноты лесов, и травяной запах прогретых полей, и душная вонь рабочего города. И все Зауралье показалось ему мощным и послушным, как дрессированный медведь.

* * *

В штабе воцарилось траурное настроение.

Буквально пару часов назад городская избирательная комиссия вынесла решение отказать Петру Валенчуку в регистрации его кандидатом в депутаты городской думы. Эта новость была такой оглушительной и несообразной здравому смыслу, что казалась бредом. Ребята собрались, чтобы вместе пережить этот удар, к которому они оказались не готовы. Все что угодно, но не это. Можно проиграть выборы – это нормально, это возможный исход избирательной кампании. Но отказ в регистрации был за гранью их понимания.

В гуле голосов отчетливо слышалось возмущение. Те самые ребята, которые ходили по квартирам, стояли с гитарами в подземных переходах, дежурили около импровизированных тумб по всему округу, оказались поставлены перед фактом, что их усилия напрасны, обыкновенные пустые хлопоты. Они осторожно примеривались к этой новости и не могли с ней смириться. Как такое возможно?

В общем гуле голосов слышались фразы, которые по вечной русской традиции распадались на два потока – кто виноват и что делать.

– Кто накосячил? Какой мудак? – надрывался Сашка.

– Предупреждали же, что все внимательно надо проверять. – Смягчала его позицию Лера.

Тут же какой-то решительный голос звал на баррикады:

– Давайте пойдем и побьем окна в избиркоме! А что? А не фиг им…

И только три человека молчали. Совсем. По разным причинам.

Петр молчал, потому что был оглушен этой новостью, контужен ею. Он беспомощно тер глаза, словно надеялся проснуться и узнать, что все хорошо, что он зарегистрирован кандидатом в депутаты, что борьба продолжается и все впереди. Но вместе с тем он понимал, что это не так, что его бортанули. Его чувства метались между осознанием поражения и надеждами на то, что ситуацию можно как-то исправить.

Дима молчал, потому что думал. Он выглядел отрешенным и одиноким в толпе возбужденных товарищей.

Молча налил себе чай, придвинул коробку с сахаром-рафинадом и углубился в чаепитие. И только наблюдательный человек мог заметить, что Дима положил в чай пять кусочков сахара и добавил бы еще, но чай стал переливаться. Дима думал, не отвлекаясь на сахар.