Любовь и жизнь леди Гамильтон

— Увидеть самую совершенную на свете женщину? Я бы не поленился объехать для этого полсвета! — Он вздохнул, иронизируя над самим собой. — Слишком много пыла для моего возраста, не правда ли? Но что поделаешь? Шекспир поделился наблюдением, что мужские сердца после горькой утраты особенно чувствительны к новым женским чарам. Едва Розалинда отвергла Ромео, как он влюбился в Джульетту. Может быть, такая участь постигла бы и меня, окажись я во власти волшебства Ромниевой Цирцеи.

Смеясь, он, не обращая внимания на то, кто держит поднос, взял с него чашку чая, потом протянул руку за серебряным молочником с взбитыми сливками и вдруг застыл, увидев руку, державшую поднос. Потом быстро поднял глаза на Эмму.

Поднос задрожал в руках Эммы. Из чашки Гревилла выплеснулся чай, пара булочек скатилась на ковер.

— Но, мисс Харт, — воскликнул Гревилл с деланным упреком, — почему вас так напугало то, что сэр Гамильтон любуется вашей рукой?

Эмма стояла перед сэром Уильямом с раскрасневшимся лицом, не смея поднять глаз. Он прикрыл глаза, как бы ослепленный ее красотой, потом его взгляд поднялся вверх, к плафону.

— Воистину, Гревилл, — вскричал он, громко захохотав. — Твоя шутка вполне удалась! Ты захватил врасплох старого, закаленного дипломата! Но я не сержусь на тебя! Ты избавил меня от полукругосветного путешествия и от необходимости обращаться к Ромни с невыполнимой просьбой!

Он встал, улыбаясь, и, скрестив руки на груди отвесил Эмме глубокий поклон.

— Прекрасная Цирцея, великая богиня! Где ваш волшебный жезл, прикосновением которого вы намерены обратить меня в щетиноносца?

Он взял из ее рук поднос и не позволил ей поднять с полу булочки. С юношеской гибкостью он нагнулся, опередив Гревилла. Потом он пригласил Эмму сесть с ними за стол и сам пошел на кухню за чашкой для нее. Пусть свет ее красоты освещает этот вечер, первый, который он после долгого отсутствия провел в тесном семейном кругу. Пусть она ни на минуту не выходит из комнаты. Казалось, он намеренно стремится избежать каких-либо объяснений Гревилла, касающихся Эммы. То ли из деликатности, то ли из тщеславия, присущего дипломату, который стоит перед загадкой и считает делом чести решать эту загадку без постороннего вмешательства, одной только силой своей наблюдательности.

Придя в себя от первоначального замешательства, Эмма охотно поддалась очарованию этого нового для нее развлечения — светской беседы. Сэр Уильям так и сыпал остроумными идеями и глубокими мыслями, неиссякаем был поток извергаемых им анекдотов, высвечивающих, подобно вспышке молнии, жизнь юга и нравы неаполитанского двора.

Не щадил он и себя самого. Так, например, у него была обезьяна, которую он пытался превратить в совершенного человека. Но животное не хотело учиться самостоятельно мыслить и не пошло дальше внешнего подражания. Однажды он застал ее сидящей в кресле в одежде сэра Уильяма и точно в его позе и рассматривавшей через большую лупу сицилийские монеты. Задетый сходством, сэр Уильям заказал художнику нарисовать эту сцену и повесил картину с подписью «Антиквар» над своим письменным столом. Анекдот прозвучал как веселая проповедь скромности.

Опытный дипломат, он умел заставить говорить и своих собеседников. Эмма не просидела напротив него и часа, как с удивлением обнаружила, сколь много успел он уже узнать о ней. Она простодушно отвечала на, казалось бы, бесхитростные вопросы, из чего он делал потом остроумные заключения, которые были поразительно близки к истине. Вскоре он узнал уже в общих чертах всю ее жизнь, ее борьбу, ее заблуждения и ошибки. Казалось, ему были ведомы все чувства, он все понимал и принимал с участием. Особенно, казалось, заинтересовал его рассказ о ее артистических устремлениях, и он не успокоился, пока Эмма не сыграла ему сцену безумия Офелии.

— Может быть, Шеридан и прав, не обнаружив у вас великого трагического дарования, но чувства переданы вами подлинно и правдиво. А голос ваш звучит как музыка. Вы пробовали уже петь?

Эмма кивнула.

— Но я не пошла дальше самого скромного дебюта. Несколько коротеньких народных песен моей родины — вот и все!

И она запела без всякого принуждения, как пели крестьянские девушки в Уэльсе, когда с граблями на плече возвращались вечером с сенокоса из дальних лугов у берегов Ди. И двигалась она при этом, как двигались они, распевая свои песни. Откинув голову, полуоткрыв губы, за которыми был виден ряд ослепительно белых зубов, она обошла вокруг стола, уперев руки в бока, покачивая бедрами и выбрасывая поочередно ноги. Ее глаза задорно глядели в глаза сэра Уильяма, и, проходя мимо, она задела его рыжеватой искрящейся массой своих волос, разлетевшихся от быстрого движения.

Она понимала, что кокетничает, и ей хотелось кокетничать. Если сэр Уильям потребует этого Гревиллу придется расстаться с ней. Она боролась за него, за себя. И она видела, что ей удалось одержать победу. Сэр Уильям наслаждался, казалось, благозвучностью ее голоса, его глаза ловили каждое ее движение. Когда она кончила, он с восторгом сжал ее руки в своих.