Любовь и злодейство гениев

Наш герой получал субсидию от своей покровительницы в течение тринадцати лет. И все эти тринадцать лет не прекращалась их переписка, которую некоторые биографы Чайковского считают «историей платонической и самой нежной любви двух одиноких душ, которым не суждено было встретиться в жизни». На самом же деле все обстояло несколько иначе: Петр Ильич продолжал мучиться от своего «недуга» и всячески избегал Надежду Филаретовну, а вот она страдала от неразделенной любви обыкновенной, желающей счастья женщины.

Если вчитаться в ее письма, можно увидеть, что она явно нашла свой идеал: сухое «милостивый государь» быстро сменилось в них на «мой бесподобный» и «мой несравненный». А вот Чайковский совсем не щадил ее. Он, например, делился с ней своими планами, причем не только творческими. Он, в частности, в деталях описывал ей свое намерение жениться на Милюковой.

Надежда Филаретовна страшно переживала. Через несколько лет после свадьбы она написала:

«Когда Вы женились, мне было ужасно тяжело, у меня как будто оторвалось что-то от сердца».

В самом деле, она сгорала от ревности, невыразимо страдала, но не могла даже намекнуть Чайковскому о своих чувствах. Она боялась, что после этого их переписка оборвется, и она опять останется в одиночестве.

У Анри Труайя читаем:

«Не зная больше, в кого верить и в чем искать спасения после столь сокрушительного разочарования, Надежда проводит ночь в терзаниях и негодовании, пока не приходит к мысли, что никакая человеческая любовь не вечна, и что Чайковский все равно вернется к ней, не потому, что она его содержит, и не потому, что любит, а потому что он любит музыку, а она, Надежда, в его глазах музыка с женским лицом. К тому же, по какому праву стала бы она винить его в предательстве? Жена она ему, сестра, мать, чтобы оскорбиться его поведением?»

Сразу же после венчания Чайковского она написала ему:

«Получив Ваше письмо, я, как всегда, обрадовалась ему несказанно, но, когда стала читать, у меня сжалось сердце тоскою и беспокойством за Вас, мой милый, славный друг. Зачем же Вы так печальны, так встревожены? Ведь такому-то горю пособить легко, и расстраивать себя не стоит: поезжайте лечиться, пользоваться природой, спокойствием, счастьем и иногда вспомните обо мне… Будьте веселы и счастливы. Не забывайте всею душою любящую Вас Н. фон Мекк».

А уже через несколько дней после женитьбы он в отчаянии делился с ней:

«Я совершенно не в состоянии работать: это признак ненормального душевного настроения […] Наша дружба всегда будет отрадой моей жизни».

Сбежав же от жены, Чайковский уехал за границу. Естественно, на деньги Надежды Филаретовны. За ее счет он путешествовал по Европе, жил в Швейцарии, Франции, Италии… Как говорится, неплохо устроился…

И волновало его лишь одно: как бы не оскудела та щедрая рука, которая протянулась к нему, как бы Надежда Филаретовна не отвернулась от него.

По словам Анри Труайя, признание Чайковского в крахе отношений с женой сначала обрадовали Надежду Филаретовну: некоторое время она купалась «в упоении женской мести», и оскорбление, нанесенное ее самолюбию, было «оплаченным сполна, даже лучше, чем она ожидала». Однако потом ею овладела тревога. Она испугалась, что Милюкова в состоянии безысходности дискредитирует великого композитора в глазах публики.

Анри Труайя пишет:

«Она уже видит своего героя представшим пред судом, обвиненным в насильственных действиях по отношению к жене […] К счастью, волнения ее напрасны».

Она написала Чайковскому:

«Любили ли Вы когда-нибудь? Мне кажется, что нет. Вы слишком любите музыку, для того чтобы могли полюбить женщину. Я знаю один эпизод любви из вашей жизни, но я нахожу, что любовь так называемая платоническая (хотя Платон вовсе не так любил) есть только полулюбовь, любовь воображения, а не сердца, не то чувство, которое входит в плоть и кровь человека, без которого он жить не может».

«Там где слова бессильны, является во всеоружии своем более красноречивый язык — музыка».

(П. И. Чайковский)

Чайковский ответил ей уклончиво:

«Вы спрашиваете, друг мой, знакома ли мне любовь неплатоническая. И да, и нет. Если вопрос этот поставить несколько иначе, то есть спросить, испытал ли я полноту счастья в любви, то отвечу: нет, нет и нет!!! Впрочем, я думаю, что и в музыке моей имеется ответ на вопрос этот. Если же Вы спросите меня, понимаю ли я все могущество, всю неизмеримую силу этого чувства, то отвечу: да, да и да — и опять так скажу, что я с любовью пытался неоднократно выразить музыкой мучительность и вместе с тем блаженство любви».

Она полна беспокойства: