Любовь, или Не такие, как все

Время мы проводили вдвоем в сытой дреме, друзей у брата не было. По вечерам он вез меня в очередной ресторан, и я не противился, чтобы не обижать его. Нас кормили лучшими частями тел копытных, членистоногих и челюстноротых. Однажды брат проснулся с озарением – надо срочно отказаться от мяса. Несколько дней мы питались одними устрицами, пока оба не свалились с температурой и головной болью.

Мы пили вина ограниченного тиража, вкусы и ароматы которых скоро слились для меня в однородную, совершенно лишнюю гущу. Я старался заказывать поменьше, брат, напротив, просил по несколько блюд, отъедал от каждого, а остатки велел выбрасывать. Поначалу я хотел было по местному обычаю и просто потому, что жалко, забирать недоеденное с собой, но был обвинен в нищенском поведении и компрометировании перед обществом.

Перед сном брат курил с бокалом коньяка на одном из балконов, а я ходил вдоль прибоя. Звезды на небе напоминали мне точки детской развивающей раскраски, которые следует соединить, чтобы получить очертания того или иного предмета. Брат наверняка бы разрисовал небо ясными очертаниями, а мне ничего в голову не приходило – никаких желаний.

С наступлением темноты сырой банный зной сменялся душной ночью, стены и тротуары покрывались испариной, а из стриженых кустов, клумб и газонов вылезали тысячи черных червей. Они ползли к нашей, полумесяцем, башне. Пересекая подъездные и садовые дорожки, черви попадали под безразличные колеса и брезгливые каблуки, но продолжали путь, чтобы с наступлением утра снова спрятаться в норы, а ночью повторить восхождение.

Как-то раз мы оба были не в настроении и не то чтобы поссорились, но охладели друг к другу и дня два едва разговаривали. Я торчал в колышущейся на ветру, узорчатой тени пляжных пальм, брат спал, а просыпаясь, врубал Мадонну. Я был рад нашей размолвке, избавившей меня от обжорства, однако принципиальности брату хватило ненадолго, и он предложил мне автомобильную прогулку.

Полированное тело его родстера возило нас среди вилл из светлого камня и магазинов европейских портных. Восьмицилиндровый тихо шумел, пока брат показывал мне фасады роскошной жизни. Он был величественен и благоговеен, будто вводил меня в высший мир.

Мы проехали мимо старого кряжистого дерева, крепко обвитого, точно удавом, лианой без корней. Дерево, которому я почему-то сразу приписал мужской пол, походило на отставного генерала, в которого вцепилась верткая шлюха и теперь высасывает. Ветви старика уже сохнут, и не за горами день, когда он окаменеет, и чем тогда будет жить извивающаяся содержанка, трудно представить. Она бы переселилась на другого, но поблизости никого.

Эта парочка напомнила мне брата. Он в свои сорок пять был одновременно и вянущим стариком, и юной присоской. Его истощали собственные страхи и детские обиды. Решетка улиц у океана стреножила его, косматые пальмы придушили. Возможность быть самим собой, стать недосягаемым для обидчиков виделась ему только в долларе. Но доллар любовник, не терпящий конкурентов. Отдавшись ему, можешь только презирать все остальное, скрупулезным презрением брат отгораживался от собственной порабощенности, и белая рука судьбы, свешивающаяся из окошка синего автомобиля, тянула брата за нити, и ее лицо за лобовым скрывалось в полумаске тени, и презрительная улыбка играла на алых губах.

Материнскую избу, ту, что поставил предок-блокадник, брат сжег лично. Нанял мастеров, которые разобрали старые стены и за лето поставили новый дом. Просторные комнаты, высокие потолки, никаких печей и даже каминов, все на умном отоплении. Мать его просила хоть «буржуечку» французскую, она в каталоге видела, чтоб на огонь любоваться, а он ни в какую, печной дух – это нищета и помойка.

Давным-давно мать ушла на ночь к новому хахалю и наказала брату следить за мной и топить печь. Мне было года полтора. Брат тогда только в армию собирался, кинул пару поленьев и на индийский фильм пошел в кинотеатр и еще куда-то после сеанса. Говорят, я потом от воспаления легких едва не помер, а материн хахаль проучил брата ременной пряжкой. От него и матери потом доставалось, заступничек. Короче, с печным отоплением у старшего с тех пор не складывается.

Когда стройка завершилась, брат купил «Хускварну» на бензиновом движке и принялся разделывать на короткие чурбачки сложенные штабелем, круглые и квадратные в сечении пиломатериалы, недавно составлявшие кров его детства. Когда бревна, доски и брус превратились в кучу дров, брат развел костер, что на пять метров не подойдешь. Соседи орали, боялись, что их хозяйственные и жилые строения от педиковского пламени займутся. А брат только подбрасывал, и курил одну за другой, и угли отгребал, чтобы мясо на них жарить, зернового откорма, новозеландское.