Любовь инженера Изотова

- Записки обыкновенные. Сейчас расскажу. Было это сразу после октябрьских. Корма у нас были сочные, в ямах зарыты, но по ту сторону реки, а мы по эту. Я наказываю, требую, чтоб корма дали. Кормов не везут. Директор подсобного хозяйства все, говорят, пьяный. Ага, они там пьют, я заливаюсь, плачу, к свиньям хоть не ходи. Скот хочет кушать, скотину жалко, не показываешься ей прямо на глаза. Я сажусь, пишу записку. Вы, мол, откройте глаза, вы все никак с рюмочкой не расстанетесь. И матом как заверну. Вам праздники. Вы все чеканитесь. А у меня все пропадет. В честь чего у меня свиньи худеть будут из-за вашего пьянства? Возчику записку отдала. Рассказывали мне, директор прочитал, сидит, улыбается: Огороднице дал почитать. На другой день и постилка, и корма сочные, и селедка нам списана. Дня три возили. А директор глаз не кажет. Я к нему пошла и стою у порожка в конторе, поздравствовалась. Он мне: "Мария, проходи, садись". Я иду, как будто вроде виновата. "Как дела?" - спрашивает директор. "Все у меня хорошо. Накормили. Утеплили. Только жду милицию". Директор: "А за что?" Я говорю: "За хулиганские письма". А он смеется. Да, любила я свинюшек. Выйду, покричу - они со всех сторон ко мне, беленькие, как дожжик.

- Маму за ее дела орденом наградили, - сказал Малинин.

- Больше ни слова, ни полслова не скажу, - старуха засмеялась, - а то гость уйдет, и меня потом дети прорабатывать начнут. Скажут, что я как комар "кум-кум". Знаете, как комары бундят? Как кумовья, их кумовьями и зовут. Кум-кум-кум.

- Когда я так говорил про вас, мама? - спросил Малинин. - Хоть когда?

Сыновняя почтительность была приятна старухе. Она сказала:

- В кого у меня сын такой солидный, даже не понимаю. Я всегда цыганка была, меня чернавкой звали, муж покойный тоже смугловатый был, а сын вон чуть не рыжий.

- Он не рыжий, - вставила Каля со своей обычной запальчивостью, - вы рыжих не видали.

- Ну, выпьем за успех реконструкции, - сказал Малинин.

Наконец установка стала работать вдвое производительнее, чем в тот день, когда Алексей вместе с Казаковым и маленьким Крессом впервые остановился перед щитом приборов.

И вдруг товарищи Алексея, работники установки и сам Алексей ощутили неожиданное и непонятное даже ликование. Непонятное потому, что все относились к этой затянувшейся работе как к чему-то совершенно обыденному. Слово "реконструкция" не было праздничным, но, когда она стала видимой, когда цифра, показывающая, сколько установка берет теперь сырья, стала популярной, повторяемой в цехе, в дирекции, в других цехах, вдруг почувствовалась в воздухе удача, успех, завершение труда.

В операторную приходили какие-то женщины, рабочие из других цехов, спрашивали: "Сколько?" Узнав сколько, восклицали: "Ого! Поздравляем!" - и уходили. Митя забегал, смотрел "сколько". Зашел Баженов, спросил "сколько". Главный технолог привел зарубежную делегацию. Обычно на каталитический крекинг иностранцев водили только на этажерку, показать завод с высоты, а тут привели в операторную. Работники цеха, даже те, кто ворчал, сидя несколько месяцев на одной тарифной ставке, без премии, гордились и радовались.

Дело сделано. Достигнута самая высокая в стране производительность каталитического крекинга такого типа, как этот. Алексея поздравляли, он ходил, улыбался и удивлялся тому, что результат оказался таким праздничным. Рыжов говорил: "Надо выпить по такому случаю". Митя оттопыривал губы и всем длинно рассказывал, какие были ошибки, как Алексей Кондратьевич пленился коварной картинкой с вводом сырья и как он сам опростоволосился с коробами. Сейчас все выглядело смешно и легко; Малинин сиял и думал про себя, что еще он сделал бы. У него был готов обширный план, но он пока помалкивал, только говорил Алексею: "Оставайтесь у нас, у нас лучше".

Кресса не было видно, он был из тех людей, которые, когда все хорошо, исчезают.

Казаков потирал руки, острил, подолгу сидел в цехе, наслаждаясь победой, и тоже говорил; "Надо отметить".

И еще раз пришлось пойти к Терехову. И еще раз Алексей пошел. Слишком значительно было дело, которое он делал, и близки стали люди, в нем участвовавшие. Надо" было доложить о завершении реконструкции, о результатах.

Терехов разговаривал по селектору. Перед ним на стуле сидела женщина, мяла в руках кружевной платочек.

Терехов кивнул Алексею, сам продолжал разговор но селектору. Сказал кому-то:

- Давай пятую марку.

Кто-то ответил:

- Я буду стараться.

- Старайся, а то я тебе план переменю, - засмеялся Терехов и выключился, передвинул рычажок на щитке, обратился к женщине: - Еще что?

- Значит, чехлы в больницу, формочки для наших сестер, - плачущим голосом стала перечислять женщина.

Терехов подписал листок, который женщина ловким движением подхватила со стола.

- Приеду в больницу, если не увижу... - пригрозил Терехов.

- Да что вы, Андрей Николаевич! А остальное, значит, нет? - спросила женщина.

- Нет! Вы, в детской больнице, им лучше костюмчики купите, оденьте детей, а пыль в глаза нечего пускать.

Женщина ушла. Терехов вздохнул, сказал в пространство:

- Все тянут деньги, это ужас.