Любовь инженера Изотова

- Ты же у меня умница, - проговорил Терехов. У Таси было такое лицо, Андрею Николаевичу стало жаль ее. - Ну что ты, ну что ты, - с беспокойством повторял он, глядя в ее лицо.

- Ничего, ничего нет.

- Ну и прекрасно, - с облегчением произнес Андрей Николаевич. - Что там с такси? - спросил он Русакова. - Будет, не будет? Вот Москва, честное слово, все здесь сложно.

- Уж и Москва ему не нравится, - лениво проговорила Зоя.

Тася вышла в прихожую, сняла с вешалки пальто, открыла массивную входную дверь, медленно спустилась по лестнице, вышла на улицу Горького.

"Ну вот, - сказала она себе, - теперь конец".

- Тася! - услышала она над собой голос Андрея Николаевича. Он догнал ее. - Что ж ты убежала, как маленькая. Я тебя ищу, ищу.

В его голосе были и тревога, и жалость, и нежность.

- Неужели ты не понимаешь, - медленно проговорила Тася. - Я не убежала. Я совсем ушла.

- Если я виноват...

- Ты не виноват, - тихо, с трудом сказала она.

- Вот вы где, вот вы где спрятались, - послышались голоса.

"Больше не могу, не хочу, все", - подумала Тася и быстро пошла вперед. Она оглянулась только один раз, последний. Увидела его растерянное, любимое ею лицо, кепка в руке. Рядом с ним огромная Зоя в огромном пальто.

30

Дома ждали, что Алексей вернется с женой. Готовились и радовались. Но он вернулся один.

Лена все поняла сразу, спросила: "Это конец?" - и постаралась занять Алексея домашними делами. Она говорила, что мать болеет и не лечится, что ей необходимо бросить курить. Рассказывала об очередных неприятностях отца. Еще с детства Алексей помнил эти "папины неприятности", которые грозили ему судом. Сейчас тоже дела шли к суду. Домой Кондратию Ильичу звонил прокурор, и он подолгу разговаривал с ним по телефону. Вешал трубку и кротко сообщал: "Кажется, до суда не дойдет". Иногда говорил наоборот: "Ладно, ладно, на суде разберемся". Это было поистине поразительное спокойствие, выработанное многолетней практикой.

И здоровье тети Нади было неважным. И еще оказалось, что ей нужно зимнее пальто. "Посмотри, в чем она ходит".

Алексей понимал: Лена действовала как хирург, который, дотрагиваясь иглой, пробует омертвевшие ткани. Где обнаружится чувствительность, там живое. Она искала, где живое, и искала правильно.

- Мать необходимо отправить в санаторий, хотя бы насильно, - говорила Лена со своей обычной категоричностью.

Черты старости проступили в родителях за последнее время резко, но уйти на пенсию они не соглашались. В их жизни не было ничего, кроме работы. И эта мысль тоже почему-то была Алексею укором.

Как-то он сказал:

- Я бы очень хотел, чтобы вы оба ушли на пенсию.

- На пенсию - ни за что, - улыбнулся отец.

- Я сдохну без работы, - сказала Вера Алексеевна и закурила.

Вера Алексеевна страдала из-за сына. Он заслуживал счастья. Кто, как не он? Он слишком хорош, благороден, надо быть немного похуже, с горечью думала Вера Алексеевна. Она ничего не говорила ему, а все говорила Лене и плакала, и у нее чаще обычного болело сердце.

"Скандалисты" не сразу заметили, что Тася исчезла из жизни Алексея, а когда поняли, бросились помогать. Тетя Клава и Горик подарили Алексею воспоминания. Маруся уговаривала его начать посещать вместе с нею публичные лекции в городском лектории.

"Скандалисты" не говорили в его присутствии о любви, хотя вообще это была у них популярная тема, а тетя Клава, старенькая, не слишком грамотная Клава, писала роман о любви для современной молодежи.

Алексей видел все, что происходило дома. Самым трудным было молчаливое сострадание отца и матери. Он виноват перед ними за то, что несчастлив.

Поэтому дома он был весел, постоянно оживлен, даже шумлив. Он сидел со "скандалистами", не желая обидеть их, принимал участие в их спорах, играл с ними и с отцом в карты - занятие, которое он терпеть не мог.

Надо было "держаться", как часто говорила Тася. Удивительно, что он не мог забыть ничего - ни слов ее, ни голоса, ни лица. Хотя делал все, чтобы забыть.

У него появились увлечения, которых раньше не было. То ли ему хотелось демонстрировать перед семьей свою так называемую "интересную жизнь", то ли на самом деле надо было чем-то жизнь заполнять. Он обрабатывал материалы реконструкции, сидел положенные часы в институте, не торопясь возвращался домой, и все равно оказывалось, что есть еще длинный вечер. А кроме того, еще субботы и воскресенья.

Он стал ходить в театр. Начал с шекспировских спектаклей, которые ему давно хотелось посмотреть. И втянулся. Он спрашивал совета у Лены: "Это стоит посмотреть?", и та, истинная москвичка, вечно занятая, ничего не знавшая про театры и спектакли, на всякий случай отвечала: "Стоит".

У Алексея была спутница, милая девушка, которая работала вместе с ним в институте. Звали ее Вероникой. У нее был один недостаток. Она любила говорить: "Все, чего я достигла, я достигла сама, без чьей-нибудь помощи".

Она любила театр и собирала театральные программы. После театра Алексей отвозил ее домой на такси и ни разу не зашел к ней, хотя она приглашала.