Любовь к деньгам и другие яды. Исповедь адвоката

Ну конечно. Я стою на зеленый. В Москве нельзя стоять на зеленый ни секунды. Этот город не только никогда не спит, но даже никогда не дремлет. Здесь все спешат. Москва стягивает улыбки с лиц людей и натягивает на них гипсовые маски вечно спешащих. Пока ты в маске, ты — городской. Улыбаться и прогуливаться по тротуарам можно в Париже, Берлине, Вене, но не в Москве. В Москве нужно спешить. Здесь спешат стоять в пробке. Спешат встретиться, спешат расстаться. Спешат заработать много денег. Спешат убить за это.

Я еле проезжаю светофор. Пробка. Прекрасно. Время подумать. Вспомнить. Любил ли я когда-нибудь этот город? Не знаю. Мне не хватает его уже через три дня, когда по делам или на отдыхе я оказываюсь в Европе или на курорте, но это не любовь, но скорее — зависимость. Мне нужен его ритм, нужна кутерьма событий, вечный цейтнот, его рестораны, встречи, его масштабы, никогда бесплатно не улыбающиеся жители.

Мне важно ощущать себя в гуще событий, быть их частью, элементом многомиллионного пазла и, как и каждому картонному кусочку, мне хочется верить, что город не будет полным, не сложится без меня.

Но нужен ли я здесь? Достаточно ли хорошо я знаю свое дело, и мое ли оно, несмотря на то что люди платят мне огромные деньги, и я давно привык к привилегии выбирать себе клиентов, а не наоборот? Незаменим ли я? Заменим, понятно.

И даже понятно, откуда у меня такая рефлексия, потому что опять же понятно, почему меня мог и так хотеть убить Плетнев. Зависть. Злость. Осознание собственной никчемности, замещенное ненавистью к тому, кто в ней «виноват». Дорожный набор неудачника.

Все прямо-таки указывает на то, что Плетнев врет.

Или недоговаривает.

Что делать? Воспользоваться своим природным талантом и наплевать? Уже не получится.

Значит, остается разговорить Плетнева.

Я звоню в офис и сообщаю, что меня не будет до двух… нет, четырех.

Я принял решение.

Я снова еду в тюрьму.

* * *

Если вам не приходилось быть адвокатом собственного убийцы, даже не пытайтесь представить себе, что это за чувство. Что-то похожее, наверное, должен ощущать человек, который сам себе занял деньги и не вернул их.

Я оформляю пропуск, и меня не покидает ощущение нелепости происходящего.

— Договор с клиентом… — Маленькая, полненькая женщина — лейтенант полиции — не смотрит мне в глаза.

Привычка к обыденности вернее всего отучает нас от удивительного. Которое, кстати, совсем рядом.

— Намерен подписать сегодня…

Да. Намерен. Но намерен ли я выполнить оговоренные там условия, известные мне назубок? Готов ли я защищать своего клиента? Я уже знаю ответ.

— Спасибо…

Получаю пропуск, и меня ведут в камеру для допросов.

За мной захлопывается дверь. Я сажусь за стол, достаю диктофон, блокнот, ручку, все автоматически, бездумно. Зачем я это достал? Что я собираюсь записывать? Сегодня адвокат Горгадзе намерен совершить должностное преступление: сделать вид, что он — адвокат. А затем наплевать и на договор, и на «клиента». Такие вот обстоятельства. Особые.

Проходит полчаса, не меньше, прежде чем дверь в камеру открывается и в нее входят двое мужчин, оба в чине капитана. Один из капитанов бледнее и выше, второй — плотнее, розовощекий, кровь с молоком.

Кровь с молоком.

— Адвокат Горгадзе?

— Именно…

— Капитан Лытенко, капитан Хоротин. Вы — адвокат Плетнева?

— Собирался подписать договор.

— Он ведь вас пытался… убить.

— Пытался.

— И все же…

— И все же.

— Скажите, почему?

— Секрета нет. Его бывшая супруга — состоятельная женщина и платит за все. Ради дочери, возможно.

— Ясно. Вы и вчера тоже были здесь…

— Был. В журнале должно быть.

— Да, да. Скажите, вам не показалось странным поведение Плетнева?

— Что вы имеете в виду?

— Он нервничал?

— Не более, чем человек, которому грозит до пятнадцати лет заключения с конфискацией имущества.

— То есть?

— То есть просить стать адвокатом человека, которого сам же едва не убил — само по себе достаточно…

— Как и соглашаться.

— Капитан, что происходит?

Капитан Лытенко жует узкими тонкими губами и по-канцелярски холодно произносит:

— Сегодня утром, предположительно около четырех часов утра, подозреваемый Плетнев повесился в собственной камере.

Капитан Лытенко произносит эти слова, я вдруг понимаю, что знал, что услышу их. Не догадывался. Не чувствовал. Знал. Знал еще вчера. Это знание бьет меня под колени, и я опираюсь на стол.

— Как…

— Я же сказал…

— … вы могли это допустить?

Тон майора резко меняется.

— В интересах следствия…

— Не тратьте воздух, капитан. И так дышать нечем.

Я встаю из-за стола и направляюсь к двери.

— Была… записка, — неожиданным фальцетом, явно нехотя, произносит до сих пор молчавший капитан Хоротин.

— Какая записка?

— Обычная… в таких случаях.

Я молчу и откровенно нагло посматриваю на Хоротина. Тому явно плевать на мое о нем мнение.

— Подозреваемый в ней просит вернуть вам книгу.

— Какую книгу?

Капитан Хоротин протягивает мне книгу, я машинально принимаю и переворачиваю обложкой вверх, чтобы рассмотреть ее название.

«АДВОКАТ ОТ А до Ъ».

Автор мне известен.

Это — я.

* * *

Все самое важное случается с москвичами в пробках.