Любовь к деньгам и другие яды. Исповедь адвоката

Норвежские же «сопли в шоколаде» приводят к тому, что всего 20 % людей (людей!), вышедших из норвежской тюрьмы, попадают туда снова в течение 2 лет. Даже в других европейских странах таких в три раза больше, не говоря уже о России.

Наши тюрьмы — это школы мести, где вам, уже беспомощному, общество отплатит за нанесенную обиду сторицей и заразит вас ненавистью и желанием отомстить за потерянные года, за лишения и боль, возобновляя порочный круг зла, за который «хорошим людям» лучше никогда не выходить.

Мычание электрического замка.

В камеру для визитов вводят заключенного. Этот человек вызвал меня на разговор. Он бледен и напуган.

— Здравствуйте, Плетнев… — говорю я.

Плетнев бледнеет еще больше, лицо его перекашивает, он мычит, будто от зубной боли, и молча оседает на стул.

— С-слава богу… в-вы… — мычит Плетнев и смотрит мне в глаза.

То, что я вижу в его глазах, пугает меня. Я не из пугливых. Не испугался бы насмешки, злобы, даже откровенной ненависти, я не испугался бы угроз или прямого противостояния. Но в глазах моего несостоявшегося убийцы я вдруг вижу нечто, чего там быть не должно, нечто, чему в этих глазах не место, что не должно там быть, но оно есть, и это пугает.

Плетнев смотрит на меня с надеждой.

— Вы ждали кого-то еще?

Плетнев вздрагивает всем телом, так что стул под ним сдвигается, и слышно, как ножки скрипнули по полу. Плетнев бледнеет еще больше, лоб его покрывается испариной. Он в ужасе. В самом что ни на есть неподдельном.

К подобному я готов не был. А к чему я был готов? Зачем вообще я здесь?

— Зачем я здесь, Плетнев?

— Те письма… Их писал н-не я…

Я молчу. Я смотрю на Плетнева и молчу. Мне нечего сказать. Сидящий передо мной — не великого ума и чрезвычайной жадности человек, это действительно так, но чтобы вот так вот, нахрапом отрицать очевидное…

Я встаю и разворачиваюсь, чтобы уйти.

— Нет!!!

Крик Плетнева, почти визг, истерический, какой-то надломленный, звонкий, почти женский, отражается от серых стен и бьет меня в спину. По спине моей бегут мурашки. Я оборачиваюсь.

— Я расскажу в-все. Все. — Плетнев вдруг улыбается заискивающе. — Т-только помогите. В-вытащите меня отсюда.

И снова я молчу. Мой несостоявшийся — между прочим, не по своей вине — убийца просит меня о помощи. Что здесь можно сказать?

— Успокойтесь, Плетнев. Если вам есть что сказать, давайте по порядку и…

— Я зн-наю, кто вас хотел убить.

— Я тоже.

— Н-нет, н-нет, кто… з-заказал.

— Откуда?

— Я с ним говорил.

— Как?

— Д-да, по телефону.

— Он вам представился?

— Н-нет… н-но я узнал… г-голос.

— Вы уверены?

Снова эта улыбка.

— О чем же вы говорили?

— О вас. О том, что вы должны стать п-первой…

— Первым.

— П-первой. Г-головой… Вы понимаете?

— Да. Этот голос…

— Я слышал его р-раньше…

— Где?

— В-вытащите меня.

— Напомню, Плетнев, вас обвиняют в попытке убийства… меня.

— Этот же отв-вертелся…

— Кто?

— В-вы знаете…

— Вопрос: откуда знаете вы?

— В-вытащите меня. Я все р-расскажу.

Плетнев кладет локти на стол и наклоняется ко мне через него.

Вопрос не в том, врет мне Плетнев или нет, и вся его «важная информация» существует только в одной его перепуганной голове, так что не важно, знает ли что-нибудь Плетнев. Важно другое: нужно ли это знать мне. Лишняя информация — тот же яд. Знать что-либо далеко не всегда apriori хорошо. Люди, которые утверждают, что знание еще никому не навредило, попросту не знают, о чем говорят. Знание навредило столь многим. Некоторым смертельно. Причем отказаться от вредоносного знания, в отличие от общепринятого мнения, всегда намного сложнее, чем его приобрести.

Знание говорит об уме. Умение выбирать знание — о мудрости. Которой я, очевидно, еще не достиг.

— Я подумаю.

Плетнев собирается что-то сказать.

— Не советую вам говорить что-либо еще, Валерий Дмитриевич. Просто помолчите. Иначе я могу передумать еще до того, как соглашусь.

* * *

Люблю выходить из тюрьмы.

Моя профессия позволяет попасть в тюрьму и выйти оттуда по собственному желанию, в любое время, и это — редкая привилегия.

Люди часто и в охотку спорят о свободе слова, мысли и самовыражения, находясь на свободе. Однако стоит им попасть в тюрьму, и они понимают, насколько свободны были до этого. Чего стоит возможность просто побыть одному. Чего стоит нормальный завтрак, обед и ужин, сон в тепле и уюте, элементарные вещи, которые большинству из нас привычны и потому незаметны.