Любовь к деньгам и другие яды. Исповедь адвоката

Этот дом расположен в живописном месте.

Даром что сумасшедший.

Главврач клиники, Елизавета Николаевна Киссер смотрит на сидящего перед ней человека. Елизавета Николаевна знает его — это адвокат, несколько месяцев назад он приходил к ней на консультацию. Елизавета Николаевна согласилась на встречу и теперь жалеет об этом. Елизавета Николаевна бледна и сосредоточена.

Говорит гость. Говорит хорошо. Елизавета Николаевна ждет, когда он закончит, чтобы выгнать его вон.

В самом конце разговора гость встает и кивает. В кабинет входит мужчина, его движения явно стесняет правая рука на перевязи. Мужчина вырывает из блокнота лист и подвигает его по столу к Елизавете Николаевне.

Елизавета Николаевна Киссер берет листок в руки и почти автоматически читает написанное. Голова ее начинает кружиться.

* * *

Многие не любят Москву, особенно летом. А она любит.

Ну, ни продохнуть, ни проехать. Большинство терпит Москву, боится ее, проклинает за безысходность, дороговизну, сутолоку, за развязки, за узбеков, за пыль, за грязь, за то, что не Россия, мало ли за что. Так-то оно так, да вот только она давно заметила, что в любви (любой любви) главное — это осмысленное желание полюбить. Волевое, как судейский приговор.

За новорожденную ли, еще не запыленную, изумрудную листву по весне, вдруг пробивающую серый город насквозь через парки, сады и аллеи.

Или за масштабы. За возможности. Хочешь полюбить — найдешь за что.

Вчера ей звонил этот потерпевший Левин. Тот самый. Она встретилась. А ведь могла бы и отказаться. Но не отказалась и встретилась.

Разговор был недолгим, Левин пришел с адвокатом. Адвокат — приятный мужчина, надо сказать, — изложил суть дела, она все время молчала и предвкушала момент, когда можно будет выразить ему свое негодование в лицо.

В самом конце разговора Левин вырвал из блокнота обычный лист и подвинул его по белоснежной матерчатой скатерти к ней.

— Вы согласны? — спросил адвокат.

Судья Врушева берет листок в руки и читает написанное.

Голова ее начинает кружиться.

* * *

За окном однообразно висит пластилиновый от скорости МКАД. Через плечо водителя я смотрю на спидометр — больше ста пятидесяти километров в час, и этого не ощущается совершенно: новехонький Lexus летит совершенно беззвучно и легко, чувствуется огромный запас мощности. Именно летит, учитывая мое отношение к самолетам, это — максимально приближенное к полету движение.

Лететь/ехать уже недолго: я направляюсь из аэропорта домой. Скоро. Уже скоро.

За окном август, а я очень люблю этот месяц: лето созрело и успокоилось, остепенилось, больше не душит, не навязывается, как ошалевшая от безысходности разведенка, знает себе цену. По утрам и вечерам прохладно, днем тепло. Хорошо.

И у меня все хорошо. У меня новый дом — просторная квартира в элитной новостройке в центре города, новая машина, новый офис. У меня новые контракты, но лишь самые важные из которых (две крупные иностранные и одна огромная российская компании с годовыми договорами на юридическое обслуживание) я веду сам, остальными занимается целый штат младших помощников.

У меня новая жизнь.

Всем этим я обязан той, старой жизни, но я вспоминаю о ней без особого удовольствия: людям несвойственно вспоминать прошлое, особенно когда в настоящем у них все хорошо, а будущее обещает быть еще лучше.

Поэтому я улыбаюсь. При такой скорости моя улыбка растягивается в пространстве и, если верить Эйнштейну, во времени.

Я закрываю глаза и развлекаюсь тем, что пытаюсь уловить шелест шин, но он не слышен, порой едва различим.

Иногда мне кажется, что все, что со мной произошло за последний год, так резко изменивший мою жизнь, случилось не со мной. Мне кажется, что я — больше не я. Тогда я жду ночи и выезжаю в город. Один, без водителя. Мне кажется, я ищу кого-то, наверное, самого себя, и я сожалею.

Я сожалею, что врачи ошиблись в прогнозах и Сергей остался калекой, частично потеряв зрение и слух.

Я сожалею о том, что погибла Лена.

Я сожалею о том, что так чудесно быстро, всего чуть больше года, мне потребовалось на то, чтобы по свидетельству известных специалистов и совокупности доказательств признать ее убийцу, Гарри Левина, частично невменяемым и полностью невиновным по всем пяти из пяти пунктов обвинения.

В моих ночных вылазках, как и в моем сожалении, нет ни смысла, ни цели, я езжу по городу, наслаждаясь очевидной бесцельностью моих действий: контраст темной, ночной, бессмысленной стороны моей жизни с той, другой, дневной, подчиненной смыслам и целям всех мастей, дает мне необходимую дозу облегчения.

Я возвращаюсь домой и снова ни о чем не жалею.

Это случается со мной все реже и реже и скоро прекратится совсем, и тогда я перестану сожалеть о чем-либо.

Сумасшедший мальчишка, считающий удары мухи о стекло и перемножающий в уме десятизначные числа, жалеет ли он о чем-либо? Знает ли он, что болен? Вздумай он на основе полученных данных сделать выводы об устройстве Вселенной, не может ли он оказаться прав быстрее и проще, чем все блестящие умы мира?