Любовь к мертвецам

Однажды мистер Грешэм явился на работу немного раньше обычного и обнаружил меня распростертым ниц на холодной могильной плите. Я держал в своих объятиях окоченевший обнаженный труп со следами разложения на теле и был погружен в глубокий сладострастный сон. Хозяин растормошил меня, и, очнувшись от своих непристойных грез, я увидел, что в глазах его сквозит брезгливость пополам с состраданием. В вежливой, но категоричной форме он заявил мне, что я должен найти себе другое место работы, что нервы мои расшатаны, и я нуждаюсь в длительном отдыхе от тех неприятных обязанностей, с которыми связан этот род деятельности, и что моя юношеская впечатлительность не выдержала мрачной атмосферы, окружающей кладбищенский ритуал. Глупец, он даже не догадывался о той предосудительной страсти, которая одна только и помогала мне преодолеть мою врожденную немощь! Я был не настолько глуп, чтобы не видеть, что любые возражения только укрепят его уверенность в моем потенциальном сумасшествии. Безопаснее было уйти добровольно, нежели давать повод к отысканию истинных мотивов моего поведения.

С тех пор я более не смел подолгу задерживаться на одном и том же месте — из опасения, что какой-нибудь из моих поступков станет достоянием гласности, и тогда враждебный мир узнает мою тайну. Я кочевал по городам и весям, работал в моргах, на кладбищах, как-то раз даже в крематории — одним словом, везде, где мне только предоставлялась возможность находиться рядом с мертвецами, которых я так боготворил.

Потом разразилась мировая война. Я ушел на фронт одним из первых, вернулся одним из последних. Четыре года кровавого ада, тошнотворного смрада разрытых дождями траншей, оглушительной канонады обезумевших орудий, многоголосого гула язвящих пуль, гигантских фонтанов дымящейся крови, смертоносного дыма газовых атак, причудливых груд исковерканных тел… четыре года небесного блаженства!

В каждом блудном сыне живет неосознанная тяга к возвращению в те места, где он провел детские годы, и через несколько месяцев я уже петлял по знакомым с детства улочкам Фэнхэма. Ряды ветхих, убогих лачуг, давно покинутых жильцами, тянулись по обе стороны дороги, отражая тот общий упадок, в который пришел городок за последнее время. Лишь в нескольких домах еще дымились очаги, и среди них был тот, что я некогда называл родным. Проезд, заросший травой и лопухами, пустые глазницы окон и простирающийся за домом запущенный сад — все это служило немым подтверждением сведений, добытых мною путем осторожных расспросов и заключавшихся в том, что ныне под этим кровом ютится семья одного горького пьяницы, еле сводящего концы с концами за счет поденной работы, которую ему дают соседи из жалости к его забитой супруге и хилому, недоразвитому ребенку. В общем, та романтическая дымка, что окутывала мои воспоминания о Фэнхэме, рассеялась без следа, и под влиянием минутного порыва — порыва глупого и сумасбродного — я направил свои стопы в Байборо.

И здесь годы сделали свое дело, но только в обратном смысле. Тот небольшой город, каким я его запомнил, вырос почти вдвое, и это при том, что война лишила его немалой части трудоспособного населения. Помимо моей воли ноги привели меня к месту моей бывшей работы. Корпорация по-прежнему существовала, только на табличке над дверью значилось другое имя, ибо в то время, как жизнь моих молодых сограждан разыгрывалась на кону за океаном, эпидемия гриппа недвусмысленно заявила свои права на мистера Грешэма. Поддавшись минутному настроению, предопределившему мою дальнейшую судьбу, я предложил свои услуги новому хозяину. Упоминая о своей службе под началом мистера Грешэма, я трясся от волнения, но все мои опасения оказались беспочвенными, ибо тайна моего неэтичного поведения ушла в небытие вместе с моим покойным работодателем. Как нарочно, у них имелась одна вакансия, и меня тут же восстановили в должности. Едва я приступил к работе, как меня одолели навязчивые воспоминания о моих нечестивых ночных вылазках, а заодно с ними и страстное желание заново испытать те недозволенные удовольствия. Отбросив всякое благоразумие, я возобновил свои кровавые оргии. И снова бульварные листки нашли себе богатый материал в смаковании гнусных подробностей моих преступлений, сопоставляя их с неделями кровавого кошмара, державшими в страхе город много лет тому назад. И снова полиция расставила повсюду свои капканы, но лишь для того, чтобы поймать в них воздух.

Изнывая от жажды по тлетворному нектару мертвецов, сгорая от диких, противоестественных желаний, я стал сокращать перерывы между своими богомерзкими подвигами. Я понимал, что хожу по краю пропасти, но демоническое вожделение не выпускало меня из своих когтей, подталкивая на все новые и новые злодейства.