Любовь к наследству прилагается

— Здравствуйте, жаль только что повод не самый радостный, — пожал его шершавую руку и заметил какие-то непонятные переглядывания между ним и Любой.

— Да, повод действительно не самый приятный, — словно очнувшись пробурчал он, в последний раз бросив хмурый взгляд на Левандовскую и вернулся на свое место за дубовым столом.

Низенький и щуплый старичок, он как всегда восседал на своём огромном кожаном кресле и скрупулёзно вычитывал каждое слово в документах. Сколько его помню, его рабочий стол всегда был девственно чист, не считая подставки для ручек и неизменного коричневого ежедневника. Дед полностью и бесповоротно доверял Рубанову, поэтому причин сомневаться в том, что завещание настоящее у меня не было.

Пока это самое завещание не было зачитано.

Я с волнением жду, когда он наконец-то найдёт нужные документы, распечатает конверт, перед этим продемонстрировав нам, что тот был в целостности, прокашляется и монотонным голосом начнёт зачитывать то, что каким-то непостижимым образом пришло на ум моему деду.

«Загородный дом вместе с тремя доберманами…. моему внуку Царёву Кириллу Игоревичу…»

Я выдохнул. Даже расслабился. Все как и прежде, дом мой. Правда вот с псами придется что-то решать, я им почему-то не нравлюсь, да и они, откровенно говоря, пугают меня до чертиков. Отдам Любочке в знак памяти, она то с ними точно должна найти общий язык.

«… Все что находится в банковской ячейке двенадцать ноль один переходит к Левандовской Любови Дмитриевне».

— Я изменю этот пункт в завещании, когда ты женишься и твоя избранница покажется мне достойной женщиной для того, чтобы носить наши фамильные украшения, а пока что, я хочу видеть колье и серьги на Любе, — выкрикнул как-то дед во время нашей очередной ссоры.

Вот тебе и семейные реликвии! Хоть бери и женись на Левандовской, чтобы оставить их в семье. Эти украшения принадлежали моей матери и распоряжаться ими он не имел права, а уж завещать этой особе тем более!

Я перевожу взгляд на довольную Любочку, еще бы, там фамильных драгоценностей на целое состояние. Пробегаюсь по ее стройным ножкам в короткой юбке и в голову лезут всякие непристойности. Мысленно одергиваю себя — это ведь грымза! — и снова внимательно слушаю бубнеж Никиты Афанасьевича.

«… и пакет акций на «СтальПром» Царёву Кириллу Игоревичу с условием, что он лично приступит к управлению компанией и в течении года не уволит ни одного сотрудника. Так же он обязан прислушиваться к мнению Левандовской Любови Дмитриевной, которая будет наставлять и помогать в важных вопросах. При несоблюдении хотя бы одного из пунктов завещания в течении года все акции и активы переходят гражданке Левандовской до момента совершеннолетия детей гражданина Царёва. Всех благ, долгой беззаботной жизни, любви, процветания и достойных наследников, Островский Фёдор Александрович».

Никита Афанасиевич оторвался от зачитывания завещания и перевел взгляд на меня. А я… я…

— Дайте я сам ещё раз внимательно прочитаю, может, вы где-то ошиблись, — подпрыгиваю со своего места и вырываю у него из рук лист бумаги.

Быстро пробегаюсь глазами по чёрным строчкам и в этот момент мне как никогда хочется увидеть деда, чтобы задать самый главный вопрос, который беспокоит меня в эту минуту — это шутка такая?

Если да, то очень неудачная. Мне не смешно. Ни капельки.

Почему это я не могу никого уволить? Почему должен управлять фирмой под чутким руководством Любы? Я что, маленький ребёнок, который нуждается в присмотре? Или таким образом даже с того света он решил показать мне кто на самом деле достойный наследник его состояния, вот только незадача — родилась она не в той семье.

И какие еще дети? Какое совершеннолетие? Я в ближайшие десять лет даже жениться не собираюсь! А с Любочки станется обставить все так, чтобы казалось, что я не соблюдаю условия завещания и прибрать все к своим рукам!

Я чувствую себя загнанным в клетку зверем. Так, Царёв, спокойно, решение этой маленькой проблемки обязательно найдётся.