Любовь к трем цукербринам

сковала перевернуться. Теперь я мог спокойно

смотреть по сторонам, не опасаясь нацеленных

на меня информационных стрел и стилетов.

Но вместо одной проблемы появилась другая.

Бывают такие визуальные шарады: лист, гу-

сто замалеванный зигзагами и пятнами, с под-

писью вроде «найдите на рисунке молодую

женщину с веером». Когда находишь эту моло-

дую женщину, делается непонятно, почему она

не была видна с самого начала — и уже невоз-

можно перестать ее видеть. Вот и со мной про-

изошло нечто похожее, только вместо женщины

с веером в мой ум ворвалась вся вселенная —

качнулась несколько раз и застыла.

При этом она каким-то образом опиралась...

на меня самого. Словно бы весь мир был огром-

ным разрисованным блюдом, дно которого ба-

лансировало на вершине конуса — и этим кону-

сом был мой ум.

Как там дальше у Пушкина?

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье...

Снова все верно.

Только надо расшифровать, что поэт имел в

виду.

Я ощутил вселенную как огромное неустой-

чивое равновесие. К ней были приложены как

бы две разные воли, два разных смысловых зна-

ка — и приложены с таким усилием и мощью,

что «небо» содрогалось на самом деле. В дей-

ствительности, конечно, воль в мире существо-

вало невообразимое число, и были они всех

возможных направлений и видов. И каждая из

них знать ничего не хотела об остальных. Но

вместе они складывались в два расшибающихся

друг о друга потока.

Один из них хотел быть. Другой — не хотел

быть. Или, может быть, правильнее — хотел не

быть. Они вступали друг с другом в смертный

бой, смешивались, сжигали и вымораживали

друг друга — и снова возникали друг из дружки,

стоило лишь одной из этих сил достаточно сгу-

ститься. В общем, если вы видели китайский

знак «Инь-Ян», то на космическом блюде был

начертан именно он.

И уже сверху были добавлены моря и горы,

небо со звездами, леса и реки — и мириады жи-

вущих в них существ. Дальше начинался кос-

мос, он уходил во все стороны и устроен был

именно так, как учат в школе — но я сразу ощу-

тил некоторую его, что ли, необязательность.

Мир, который на меня свалился, оказался

на самом деле совершенно библейским. Он со-

стоял из воды и тверди, и, хоть они действи-

тельно хитро загибались в земной шар, Земля, в

полном соответствии с учением церковных

мракобесов, была плоской, потому что созна-

ние, опиравшееся на эту твердь, переживало ее

именно как плоскость, а круглым шаром она

могла стать только тогда, когда переставала

быть твердью под ногами и становилась синим

бликом в иллюминаторе космической станции.

Но в иллюминаторе синела уже не сама земная

твердь, а просто ее визуализированная концеп-

ция.

Центром Вселенной оказалась действитель-

но Земля. А все солнца, звезды, галактики, ква-

зары и прочие черные дыры были только суще-

ствующей в мире возможностью, и чем дальше

от меня располагалась эта возможность, тем ме-

нее реальной она выглядела.

Наверно, я говорю не совсем научно — или

совсем ненаучно — но я просто пытаюсь опи-

сать реальность так, как я ее ощутил, когда стал

Киклопом. Так же ее, видимо, ощущали и все

предыдущие Киклопы, отчего человеческое яс-

новидение никогда не вступало в конфликт с

самой обскурантистской картиной мира.

Мой мир состоял не из предметов, а из зыб-

ких, постоянно меняющихся вероятностей.

И если вероятность пола под моими ногами

была стопроцентной (минус какая-то исчезаю-

ще малая величина, которую можно было за-

быть), то вероятность бесконечных катастроф

пространства, чудовищными водопадами рву-

щихся назад к началу времени (так я ощутил са-

мые древние и далекие космические объекты),

была нулевой (плюс какая-то исчезающе малая

величина, про которую тоже можно забыть).

Вероятность, про которую я здесь говорю —

чисто бытовая, житейская и практическая. Не

было способа ощутить любую из этих космиче-

ских ламп не как точечный светильник в небе и

элемент божественного дизайна (пусть даже с

длинным техпаспортом), а как нечто иное. Та-

кой объект существовал не в моем мире, а в его

гипотетическом прошлом, откуда прилетал

свет — то есть он был чем-то вроде скелета ди-

нозавра, намалеванного в небе для красоты.

Все это было на самом деле совершенно не-

реально — хотя элементы нереальности соотно-

сились друг с другом безошибочно и точно, и

разобраться в этих световых окаменелостях не

хватило бы и жизни. То, что я понял про кос-

мос, можно было сформулировать примерно

так: реальность ископаемых космических объ-

ектов обратно пропорциональна кубу расстоя-

ния до них.

Можно и квадрату. Просто куб мне больше

нравится, потому что от него больше пользы в

быту. Ибо реальность, как знает любой обыва-

тель, это то, с чем вы можете когда-нибудь стол-

кнуться.

Все, больше никаких уступок научному ми-

ровоззрению. Я сразу понял: религиозные мра-

кобесы были правы, и Бог сначала увидел перед

собой черное зеркало со своим отражением, по-

том по нему прошла рябь и оно стало водой, за-

тем возникла твердь — а потом уже Он нарисо-

вал над этим миром всю небесную сферу с ее