Любовь к жизни. Рассказы

Старики, сидевшие со мной и доблестно сражавшиеся с москитами, были Покинутый Вождь и Мутсак, некогда товарищи по оружию, а теперь хилые хранители былых традиций и сказаний о прошлом. Они были последними представителями своего поколения и не пользовались почетом у молодежи, выросшей на дальней окраине приисковой цивилизации. Кто считался с традициями в эти дни, когда бодрость духа можно было почерпнуть из бутылки, а бутылку – добыть от снисходительных белых людей за несколько часов тяжелой работы или за какую-нибудь поганую шкуру! Какую власть могли иметь страшные обряды и тайны шаманства, когда воплощенное чудо – пароход ежедневно поднимался и спускался по Юкону, кашляя и изрыгая огонь и дым, наперекор всем законам природы? Какую цену мог иметь родовой почет, когда наибольшим уважением товарищей пользовался парень, что мог больше всех нарубить дров или лучше других управлялся с рулевым колесом, проводя пароход среди лабиринта островов?

И вправду, прожив слишком долго, они дожили до скверных времен – эти два старика – Покинутый Вождь и Мутсак, и при новом порядке не было им ни места, ни почета. Они мрачно ждали смерти, а пока что привязались к странному белому пришельцу, что делил с ними пытку сидения в дыму костра и охотно слушал их рассказы о прежних временах, когда еще не было пароходов.

– Итак, мне выбрали девушку, – говорил Покинутый Вождь. Голос его, пронзительный и пискливый, вдруг падал до хриплого баса и, едва вы начинали привыкать к нему, снова повышался до писка – попеременно слышалось стрекотание сверчка и кваканье лягушки.

– Итак, мне выбрали девушку, – говорил он. – Мой отец Каск-Та-Ка, по прозванию Выдра, сердился, что я не смотрел с вожделением на женщин. Он был стар и был вождем племени. А я был последним из его сыновей, оставшимся в живых, и некому, кроме меня, было передать его кровь дальше – тем, кто еще не родился. Но знай, о белый человек, что я был очень болен; ни охота, ни рыбная ловля не радовали меня, и мясо не согревало моего желудка, как мог я глядеть с вожделением на женщин? Как мог я готовиться к брачному пиру или с радостью ожидать лепета и возни детей?

– Да, – перебил его Мутсак. – Разве Покинутый Вождь не боролся, охваченный лапами громадного медведя, пока его голова не треснула и кровь не потекла из ушей?

Покинутый Вождь оживленно мотнул головой.

– Мутсак говорит правду. После борьбы голова моя поправлялась, но не поправилась. Рана зажила, и снаружи ничего не было заметно, но я был совсем болен. Когда я ходил, ноги мои подгибались; если я глядел на свет, глаза мои наполнялись слезами. А когда я открывал глаза, весь мир кружился вокруг меня, и все, что я раньше видел, кружилось у меня в голове. И над глазами лоб так болел, словно на нем лежала тяжесть или его стянули тугой повязкой. Речь моя текла медленно, и я долго ждал, пока находил нужное слово. А когда я не выжидал, всевозможные слова приходили мне на ум, и язык мой молол вздор. Я был очень болен, и когда отец мой, Выдра, привел мне девушку Кэсан…

– Кэсан была молодая и сильная, она была дочерью моей сестры, – вмешался Мутсак. – У нее были широкие бедра, как полагается будущей матери, сильные ноги и быстрый шаг. Она мастерила мокасины лучше всех молодых девушек, и веревки, что она плела, были самыми крепкими. Ее глаза улыбались, а уста смеялись; она не была строптивой по нраву и понимала, что закон дается мужчинами и что женщины обязаны повиноваться.

– Я уже говорил, что был очень болен, – продолжал Покинутый Вождь. – И когда отец мой, Выдра, привел мне девушку Кэсан, я сказал, что пусть они лучше готовятся к моему погребению, чем к свадьбе. Лицо моего отца потемнело от гнева, и он сказал, что я получу все, согласно моему желанию, и хотя живу еще на земле, но для меня сделают все нужные приготовления так, как будто я умер.

– Это не в обычаях нашего племени, о белый человек, – заговорил Мутсак. – Знай, что все приготовления, сделанные для Покинутого Вождя, по обычаю делаются лишь для умерших. Но Выдра был очень разгневан.

– Да, – сказал Покинутый Вождь. – Мой отец, Выдра, говорил мало, но делал скоро. Он приказал народу собраться перед жилищем, где я лежал. Когда они собрались, он приказал им оплакивать его умершего сына…

– И они пели перед жилищем песню смерти. О-о-о-о-о-о-а-ааа-аа-ии-клу-кук-ич-клу-кук, – жалобно затянул Мутсак, так превосходно передавая мотив, что у меня по спине забегали мурашки.

– А внутри жилища, – продолжал Покинутый Вождь, – моя мать измазала себе лицо сажей и посыпала голову пеплом и оплакивала меня, словно я был умершим, – так приказал мой отец. Поэтому моя мать, Окиакута, с великим шумом оплакивала меня, била себя в грудь и рвала на себе волосы; то же делали Гуниак, моя сестра, и Саната, сестра моей матери; их громкие голоса причиняли мне великую боль, и я чувствовал, что теперь уже смерть близка и неминуема.