Любовь к жизни. Рассказы

Наступило великое замешательство и молчание, пока в их мозгу не стала медленно созревать мысль, что никакого снадобья не было. Браконьер перехитрил их. Один из всех пленников он избежал пыток. Это и была ставка, ради которой он играл. Раздался бурный взрыв хохота. Макамук склонил голову от стыда. Браконьер провел его. Он «потерял лик» перед всем своим народом. Они не переставали преследовать его своим смехом. Он понял, что отныне уже не будет называться Макамуком. Имя его будет – Потерянный Лик. Память о позоре останется на нем до самой смерти. И когда племена станут собираться весной на ловлю лососей, или летом – для торговли, то от костра к костру будет переходить повесть о том, как браконьер умер спокойно от одного удара под рукою Потерянного Лика.

Он уже заранее слышал вопрос какого-нибудь нахального молокососа:

– Кто такой Потерянный Лик?

И ответ:

– О! Потерянный Лик! Это тот, который был Макамуком, прежде чем отрубил голову охотнику за мехами.

Поручение

Причалы были отданы, и «Сиэтл-4» медленно отходил от берега. Палуба его была завалена высокими кипами товара и багажа и запружена разношерстной массой индейцев, собак, погонщиков, искателей приключений, торговцев и спешивших домой золотоискателей.

Добрая половина населения Доусона выстроилась на берегу, чтобы проститься с отъезжающими. Когда трап был поднят и пароход отчалил, прощальные крики стали прямо-таки оглушительны. Как раз в этот последний момент каждый вспоминал какое-нибудь последнее поручение, и крики перелетали взад и вперед через расширявшееся водное пространство.

Луи Бонделл, одной рукой покручивавший свой желтый ус, а другой – лениво махавший своим друзьям на берегу, неожиданно о чем-то вспомнил и бросился к перилам.

– Эй, Фред! – заорал он. – Эй, Фред!

Фред протиснул свои дюжие плечи сквозь переднюю линию стоявшей на берегу толпы и пытался разобрать поручения Луи Бонделла. Лицо этого последнего побагровело от безнадежного крика. А водное пространство между пароходом и берегом все ширилось.

– Эй вы, капитан Скотт! – крикнул он по направлению к капитанскому мостику. – Остановите пароход!

Зазвучал гонг, и большое винтовое колесо отдало назад, затем остановилось.

Все люди на борту парохода и на берегу сразу же воспользовались этой отсрочкой, чтобы обменяться окончательными и громогласными прощальными приветствиями. Попытки Луи Бонделла быть услышанным оказались еще безуспешнее. «Сиэтл-4» стало относить вниз по течению, и капитан Скотт должен был вмешаться и снова дать задний ход. Его голова исчезла в рулевой рубке и мгновение спустя появилась опять с огромным мегафоном[84] у рта.

Капитан Скотт обладал замечательным голосом, и приказание «заткнуться», брошенное им пароходной и береговой толпе, вероятно, было слышно на верхушке Оленьей горы, а может быть, и в Клондайке. Приказание из рулевой рубки набросило вуаль молчания на общий шум.

– Ну вот, что вы хотели сказать? – спросил капитан Скотт.

– Скажите Фреду Черчиллю – вон он там, на берегу, – скажите ему, чтобы пошел к Мак-Дональду. У того на хранении небольшой чемоданчик. Скажите ему, чтобы он взял его и привез с собой, когда приедет.

Среди общего безмолвия капитан Скотт заревел в мегафон, обращаясь к берегу:

– Вы, Фред Черчилль! Пойдите к Мак-Дональду… у него на хранении… маленький чемоданчик… принадлежит Луи Бонделлу… очень важно!.. Привезите с собой… когда приедете!.. Слышали?..

Черчилль помахал рукой в знак того, что слышал. Поистине, если бы Мак-Дональд, живший за полмили, открыл окно – он бы тоже услыхал. Шум прощаний возобновился, зазвонили гонги, и «Сиэтл-4» пустился в путь. Выйдя на середину течения, он поплыл вниз по Юкону. Бонделл и Черчилль до последней возможности махали друг другу руками в знак взаимного расположения.

Это было в середине лета. А под конец навигации «У. X. Уиллис» отплыл вверх по Юкону, везя две сотни путников, возвращавшихся домой. Между ними был и Черчилль. В его каюте, внутри сундука с платьем, помещался чемоданчик Луи Бонделла. Это был маленький пузатый кожаный предмет весом в сорок фунтов, что заставляло Черчилля волноваться всякий раз, когда он отходил слишком далеко.

Человек в соседней каюте тоже обладал золотым сокровищем, запрятанным в платяной сундук, и в конце концов оба они порешили стоять на страже попеременно. Пока один спускался вниз, чтобы поесть, другой не сводил глаз с дверей обеих кают. Если Черчиллю хотелось перекинуться в вист, другой пассажир нес сторожевую службу; а когда тот хотел отвести душу, Черчилль читал газеты четырехмесячной давности, сидя на складном стуле между обеими дверями.