Любовь к жизни. Рассказы

По пятам за человеком трусила большая собака местной породы – настоящий волкодав, серой шерстью и характером почти не отличавшийся от своего брата – дикого волка. Животное было подавлено ужасающей стужей. Оно знало, что теперь не время путешествовать. Инстинкт давал псу более верные сведения, чем рассудок – человеку. На деле было не только ниже пятидесяти градусов, было ниже, чем шестьдесят, даже ниже семидесяти. Было семьдесят пять градусов ниже нуля. Если принять во внимание, что точка замерзания[86] находится на тридцать два градуса выше нуля, то мороз доходил до ста семи градусов. Пес ничего не смыслил в термометрах. Быть может, в его мыслях не было такого ясного сознания сильного холода, как в мозгу человека; но у животного имелся свой инстинкт. Оно испытывало смутное опасение, заставлявшее его ползти у самых ног человека и спрашивать себя при каждом его невольном движении, не собирается ли тот расположиться на отдых и развести костер. Пес знал, что такое огонь, и хотел огня, а не то он предпочел бы зарыться в снег и тем сберечь свою теплоту.

Мерзлая влага его дыхания осела на шерсти в виде мелкой ледяной пыльцы; в особенности побелели морда и веки. Рыжая борода и усы человека тоже замерзли, но гораздо больше: тут пар принял форму сплошной ледяной массы, утолщавшейся при каждом теплом, влажном выдыхании. При этом человек жевал табак, и ледяной намордник так плотно сжимал его губы, что он едва был в состоянии опустить подбородок, чтобы выплюнуть жвачку. В результате вдоль подбородка у него выросла борода, по цвету и прочности напоминавшая янтарь. Если бы он упал, она разбилась бы вдребезги, как стекло. Но он не обращал внимания на такое украшение. Это была дань, которую в той стране платили все любители пожевать табак, а он уже проделал два больших перехода по морозу. Правда, тогда было не так холодно, как теперь, но он знал, что спиртовой термометр форта на Шестидесятой Миле показывал пятьдесят и пятьдесят пять ниже нуля.

Он храбро прошел несколько миль сквозь лес, пересек широкую равнину и спустился по отлогому откосу к замерзшему руслу небольшой речки. Это был Гендерсон-Крик, и он знал, что находится в десяти милях от приисков. Он взглянул на часы. Было десять часов. Он делал четыре мили в час и высчитал, что дойдет до разветвления в половине первого. Он решил съесть там свой завтрак и этим отпраздновать событие.

Когда человек снова пошел вдоль речки, пес опять побежал за ним по пятам, уныло опустив хвост. Борозда старого санного пути была ясно видна, но слой снега, дюймов в двенадцать, покрыл следы последних собак. В течение месяца никто не поднимался и не опускался по этой молчаливой речке. А человек шел неуклонно. Он был не особенно расположен к мыслительной деятельности, и как раз в это время ему не нужно было думать о чем-нибудь определенном, кроме того, что он позавтракает у приисков и в шесть часов придет к ребятам на стоянку. Разговаривать было не с кем; а если бы даже и был кто-нибудь, то разговор был бы невозможен из-за ледяного намордника на рту. Поэтому он продолжал монотонно жевать табак и удлинять свою янтарную бороду.

По временам у него вновь появлялась мысль о том, что стужа ужасающая – пожалуй, он такой и не знал. Идя вперед, он тер варежкой скулы и нос. Он проделывал это автоматически – то одной рукой, то другой. Но, как он ни тер, скулы коченели, едва он переставал тереть, а в следующий момент коченел и кончик носа. Он был уверен, что отморозит щеки, и испытывал муки раскаяния оттого, что не завел себе наносника вроде того, какой носил Бэд при зимних переходах. Такой наносник защищал и щеки. Но, в конце концов, это было уже не так важно. Что такое отмороженные щеки? Немного больно – вот и все. Ничего серьезного.

Не думая ни о чем, путник имел возможность быть очень наблюдательным. Он замечал все изменения русла, изгибы и повороты, группы деревьев и всегда точно следил за тем, куда ставил ногу. Однажды, завернув за угол, он быстро отпрыгнул в сторону, как испуганный конь, обогнул то место, по которому шел, и отступил на несколько шагов назад по тропе. Он знал, что река замерзла до самого дна – ни в одной речке не могло быть воды в арктическую зиму, но он знал также, что имелись ключи, бившие с нагорного берега и бежавшие под снегом по льду реки. Он знал, что самый свирепый холод не мог заморозить эти источники, и знал также, насколько они опасны. Это были ловушки: ямы глубиной от трех дюймов до трех футов – ямы, наполненные водой. Иногда они бывали покрыты ледяным пластом в полдюйма толщиной, в свою очередь спрятавшимся под снегом. Порою попадались перемежающиеся пространства воды и ледяной коры, так что если кто-нибудь проваливался, то иногда погружался до пояса.