Любовь как закладная жизни

Как ни странно, она подошла. Молча. Стараясь держаться его стороны и не приближаться к Лысому.

— Ты во сколько в школе заканчиваешь? — Уточнил Боров у девчонки.

— В два. — Бусина перевела глаза на него. И он увидел выражение удивления в ее взгляде. Но хоть расслабилась и от Лысого отвлеклась.

— Потом ты домой идешь. Ну, перед рестораном? — Вячеслав отпустил Лысого и вернулся к углу стола, где бросил свои вещи.

Странно, но девчонка засеменила за ним со своей тарелкой и учебником под подмышкой. Остановилась совсем рядом и, словно больше никого в зале и не было, старалась смотреть только на Боруцкого.

— Нет, Вячеслав Генрихович, в консерваторию. Зоя Михайловна, она со мной в первый вечер приходила, преподает мне вокал, готовит меня к поступлению следующей осенью. Она еще мою маму учила.

— Че, за просто так, что ли? — Хмыкнул Боруцкий. — По старой памяти?

Бусина стушевалась и уставилась себе под ноги.

— Не совсем. Конечно, я ей плачу, я же знаю, сколько час ее времени стоит. Но она не берет с меня полную стоимость, отказывается.

— Значит, ты из консерватории сюда? — Вячеслав вздернул бровь.

— Да.

— И тут до девяти?

Она кивнула.

— Значит так, Лысый. — Он посмотрел на парня, который уже, видимо, решил, что про него забыли. — Щас проверим, как ты запоминаешь. Видишь девочку? — Он кивнул на Бусину.

Лысый угукнул.

— Будешь встречать ее после консерватории, провожать сюда, а после выступления, до дверей квартиры. Беречь. Ясно? И чтоб ни одна падла, типа тебя, больше к ребенку не лезла, усек?

— Ну, Вячеслав Генрихович. — Недовольно затянул Лысый. — Я че, я лох, что ли? Ну, почему всем нормальные дела, а мне с малявкой возиться, я же…

— Заткнулся! — Гаркнул Боров, грозно глянув на пацана. — Я скажу, ты у меня грязь есть будешь, понял, су…! — Он прервал себя, скосив глаза на побледневшую малявку. — Нечего было трогать ребенка. Вот теперь — следить будешь. Терпение и послушание вырабатывать. А недоволен — вали отсюда!

— Я это, понял я. Извините. — Лысый скрутил свою кепку в трубочку.

— Ну, и лады. Оба — свободны. — Он повернулся к Федоту, делая вид, что не замечает бледной девчонки. — Сыграем? — Махнул он в сторону стола. — А то все дела и дела.

Федот уже открыл рот, но его прервали.

— Вячеслав Генрихович. Не надо. Я сама похожу. Пожалуйста. Не надо мне охраны. — Девчонка аккуратно поставила тарелку на бортик одного из столов и подошла так, чтоб встать лицом к лицу с ним. — Не нужен мне этот ваш. Спасибо, конечно. Но…

— И почему, интересно? — Боруцкий хмыкнул. — Нравится одной по темноте шляться? Хочешь, чтоб кто-то, таки, прирезал тебя?

— Я… — Она сглотнула, но вздернула голову. — Я не хочу. Но его, — она нервно кивнула в сторону парня, продолжая смотреть на Вячеслава огромными глазами. — Не надо, пожалуйста.

— Чего это? — Делано удивился Боров, опершись о край стола.

Она стиснула кулачки и закусила губу. Вздохнула. Но вздернула свой подбородок еще выше.

— Я его боюсь. — Тихо проговорила она.

Эка неожиданность.

— Чет, я не понял, Бусина. — Боров почесал большим пальцем бровь. — Ты боишься вот этого? — Он кивнул головой в сторону молча наблюдающего за всем этим парня.

Девчонка побледнела еще сильнее. На ее щечках загорелись багровые пятна. Но она, все же, кивнула, подтверждая.

Стойкая.

— Все равно, не понимаю. — «Повинился» Вячеслав. — Этого остолопа ты боишься, а меня значит — нет? Все время лезешь с разными глупостями, споришь, надоедаешь…

— Он меня убить хотел, Вячеслав Генрихович. — Надрывным голосом проговорила она. — А вы… Нет. Я вас не боюсь.

Боруцкий хмыкнул и покачал головой.

— Тем ножиком? Не смеши меня. Не прирезал бы. Так, поцарапал бы, разве что в глаз пырнул бы, тогда, да. Но и то, духу не хватило бы. А вот я, — он, казалось, всего лишь обернулся, но уже в следующую секунду крепко прижал к виску девчонки пистолет. — Я тебе сейчас в секунду мозги по стене размажу. И что, ты будешь и теперь со мной спорить? Или уже, все-таки, страшно? — Он немного надавил на курок, до щелчка взвода.

Вячеслав перевел свой взгляд на ее лицо.

Бусина смотрела ему в глаза. Просто стояла и смотрела. И, хоть убейте его, но не были эти глаза — глазами ребенка! Они смотрели на него так, что у Вячеслава душу выворачивало. Без страха. Открыто и… доверчиво. И серьезно. Пусть с наивностью. Но серьезно так, что у него в ушах зашумело.

Он забыл и о Федоте, и о Лысом. Не слышал музыку, долетавшую из основного зала, и гуляния подвыпивших гостей ресторана. Ничего.

И не видел ничего, кроме дула пистолета, прижатого к светлым волосам, ее серо-зеленых глаз, и своей руки, удерживающий взведенный курок.

И вдруг, не почувствовал еще, а словно предощутил, что рука вот-вот дрогнет, и палец тоже, тот, что на курке. А вместе с этим, пришло и какое-то странное, нелепое понимание, что не сможет. Не сумеет он никогда пристрелить эту малявку. Легче себе в живот пулю пустить, чем ее…

— Нет. — Тихо произнесла девчонка.

Что «нет»: не страшно, или спорить не будет, он не сумел спросить. Не смог, и точка. Хотя, кажется, знал ответ. Вряд ли эта малявка с ним спорить перестанет.