Любовь холоднее смерти

Света и в самом деле была больна. Что было тому виной – вчерашняя вечерняя прогулка или давно притаившаяся простуда, – она не знала. Понимала лишь, что, если Сергей снова потребует, чтобы она вышла из дома и помогла в расследовании, она вряд ли сможет это сделать. Девушка глотала аспирин вперемешку с антибиотиками, полоскала горло (чего никогда прежде не делала, даже при самой жестокой простуде), выпила целый чайник липового цвета (приготовленный всполошившейся матерью) – все безрезультатно.

– Где ты так простудилась? – Мать то и дело заглядывала к ней в комнату, подходила к постели, трогала лоб холодной нежной рукой.

Когда Света чувствовала эти прикосновения, она неожиданно ощущала себя совсем маленькой, жалкой, и ей отчаянно хотелось плакать. Мать даже собралась вызвать врача – девушка с трудом ее от этого отговорила.

– Померь хотя бы температуру, – умоляла та, протягивая дочери градусник. – Не упирайся, я хочу знать, сколько у тебя… Судя по виду – немало!

И Света, вообще не терпевшая возиться с собственным здоровьем, покорно сунула градусник под мышку. Стеклянная трубочка показалась ей ледяной – и уже поэтому она догадалась, что температура нешуточная. Мать постояла рядом еще с минуту, потом как-то неловко развела руками и молча вышла.

«Чувствую себя последней сволочью. – Света закрыла глаза и откинулась на подушку. – Как я могла рассуждать, любит она меня или нет? Конечно, любит! Если бы не любила, не стала бы так метаться вокруг… А Сергей просто идиот. ‘‘Любит не любит’’, нашел ромашку… Она всегда ухаживала за нами, всегда была рядом, была для нас и нянькой, и прислугой, и кем хочешь… А мы на нее срывались, как хотели… Она-то вела себя как нормальная мать, это мы были ненормальными детьми… Наверное, потому, что нас двое, и нам больше никто не был нужен».

Она достала градусник, недовольно на него посмотрела и торопливо стряхнула ртуть, опасаясь, что мать явится за результатами и увидит их.

«Тридцать восемь и три, давно такого не было. А чувствую себя на все тридцать девять. Только бы не уснуть… Не проспать звонок».

Еще с утра, почувствовав себя больной, она положила трубку к себе в постель и вызвалась в случае необходимости звать мать к телефону. Но единственный звонок был от Лиды. «Наверное, из-за него у меня и температура подскочила, – вяло раздумывала Света, закрывая горящие веки. В висках глухо и туго пульсировала кровь. – Главное – не заснуть…»

Но она все-таки уснула, точнее – уплыла в какое-то горячее, липкое марево, наполненное тягучими, будто расплавленными образами. Ее тело извивалось, как аквариумная рыбка, между глухих розовых стен, мягкие руки-плавники бессильно раздвигали тяжелый воздух, густой, как застывающий клей. Рядом проплыли два серебряных глаза, внимательных и вместе с тем равнодушных. Она попыталась поднять голову, чтобы увидеть потолок, но не смогла повернуть шеи – та затекла и болела. «Я же рыба, – поняла девушка. – Я не могу поднять голову. У меня вовсе нет шеи». Тогда она решила спуститься ко дну – вдруг там найдется выход из этой страшной розовой комнаты, откуда тем временем кто-то начал выкачивать воздух. Сперва все удавалось, но спустившись совсем немного, она остановилась, шевеля гибкими руками-плавниками. На песчаном дне лежал ключ, который ей очень хотелось взять, потому что это и был ключ от комнаты, с помощью которого она могла выйти на свободу. Света делала бешеные движения, пытаясь опуститься ниже, тянула плавники, но никак, никак, никак не могла достать ключ в виде сердечка…

Ей показалось, что она распахнула глаза – на самом деле девушке с великим трудом удалось их приоткрыть. Где-то под одеялом звонил телефон. Она пошарила вокруг в постели непослушными руками (которые все еще немного были плавниками) и наконец неловко ухватила трубку.

– Да… – сказала она. – Это ты? Я спала…

– В такое время? Знаешь, который час?

– Я болею… – Света нашла глазами будильник на столе и удивилась тому, что проспала два часа кряду. Время близилось к четырем пополудни. – Где ты?

– На улице. Тоже, кажется, простудился…

Его голос и в самом деле звучал как-то странно. Сергей как будто выбирал слова, опасаясь лишний раз утруждать горло.

– Мы же двойняшки, – пробормотала Света. – У нас все пополам…

– Свет… – глухо сказал он. – Я ведь был в ЗАГСе. Только что оттуда вышел.

Она взъерошила мокрые волосы, села, прижимая к груди одеяло. Остатки бреда растаяли полностью. Никакие розовые стены больше не проступали сквозь привычные обои, никакие серебряные глаза не следили за ней с потолка. Реальностью была сбитая на сторону постель, трубка в руке, четыре часа пополудни. И голос брата.

– Что? – коротко спросила она. – Выкладывай!

Она сказала себе, что знает ответ, прежде чем услышала его. Что знала ответ, даже когда изо всех сил убеждала себя, что ничего не знает и знать не хочет. А когда услышала, то ответила не сразу…