Любовь хорошей женщины

Тед обитал в привратницкой самого большого из богатых домов, отец его служил в этом доме водителем и садовником, а мать — экономкой. А Розмари жила в самом обычном богатом доме через дорогу (хотя образ жизни ее родителей нельзя было назвать обычной жизнью богатых людей: они не играли в карты, не ходили на приемы-вечеринки и не путешествовали, а еще по каким-то своим резонам использовали вместо холодильника ледник, пока не разорился последний поставщик льда).

У Теда была машина, купленная им за сто долларов, ему стало жалко, что Розмари промокнет под дождем, и он предложил ее подвезти.

Рассказывая эту историю, Карин вспомнила, как обычно рассказывали ее родители — хохоча и перебивая друг дружку. Тед всегда упоминал цену автомобиля, его марку и год выпуска («студебекер» 1947 года), а Розмари не забывала сообщить, что дверца со стороны пассажира не открывалась и Теду пришлось выйти и дать ей возможность перелезть через водительское сиденье. А он рассказывал, что вскоре повел ее на первый в ее жизни кинофильм — на дневной сеанс, — фильм назывался «В джазе только девушки», и когда он вышел на улицу при ярком дневном свете, все лицо у него было в помаде, ибо чего бы там прочие девушки ни делали с помадой — растирали, пудрили или еще что, Розмари об этом не ведала. «Вот это был энтузиазм!» — всегда говорил он.

А потом они поженились. Прямо у священника в доме — Тед дружил с сыном настоятеля местной общины. Их родители не знали, что они задумали. И прямо после церемонии у Розмари начались месячные, и первое, что совершил Тед в качестве женатого мужчины, — это побежал покупать коробку «Котексов».

— А твоя мама знает, что ты мне рассказываешь о таких вещах, Карин?

— Она не будет против. А потом ее мать слегла — ей стало ужасно плохо, когда она узнала, что они поженились. Если бы родители Розмари знали, что она собирается замуж за безбожника, они бы заперли ее в церковной школе в Торонто.

— За безбожника? — переспросила Энн. — В самом деле? Как жаль.

Наверное, она имела в виду, как жаль, что после всех этих волнений брак не продлился долго.

Карин свернулась калачиком на сиденье и ткнулась головой в плечо Розмари.

— Тебе не мешает? — спросила она.

— Нет.

— Я, вообще-то, не собираюсь спать. Хочется видеть, как мы повернем в долину.

Розмари запела:

— Проснись, проснись, моя Кори…[42]

Она пела протяжно, глубоким голосом, подражая Питу Сигеру на пластинке, а следующее, что Карин помнила, — машина остановилась и они взобрались по узкой, разъезженной дорожке к трейлеру и сели под деревьями позади него. Над дверью горел свет. Впрочем, Дерека внутри не было. Ни Дерека, ни его вещей. Карин не хотелось перебираться внутрь. Она барахталась и сопротивлялась, очаровательно капризничая, чего никогда бы не позволила себе, окажись рядом хоть кто-то, кроме Розмари.

— Ну же, вылезай. Еще минутка — и ляжешь в кровать, — сказала Розмари, со смехом выволакивая дочь. — Ты думаешь, я смогу тебя нести?

Наконец ей удалось извлечь Карин из машины. Ведя спотыкающуюся девочку к двери трейлера, Розмари сказала ей:

— Смотри, какие звезды! Посмотри на звезды — какие они расчудесные!

Но Карин только бурчала что-то, не поднимая головы.

— Спать, спать, — сказала Розмари.

Они были уже внутри. Едва ощутимый запах Дерековой марихуаны, кофейных зерен, старого хлама. Запах закрытого трейлера, ковриков, кухни. Не раздеваясь, Карин плюхнулась на свою узкую кровать, и Розмари метнула в дочку ее прошлогоднюю пижаму.

— Давай-ка переоденься, а то завтра будешь себя отвратительно чувствовать, когда проснешься. Утром занесем твой чемодан.

Карин совершила, как ей казалось, нечеловеческое усилие, чтобы привести себя в сидячее положение, и стащила с себя одежду, а потом натянула пижаму. Розмари ходила по трейлеру, открывая окна. Последнее, что Карин услышала: «Вот эта твоя помада, зачем она вообще?» А последнее ощущение — махровая кухонная тряпочка, по-матерински нещадно нападающая на ее лицо. Карин сплюнула вкус этой тряпки, наслаждаясь своим ребячеством, и прохладной постелью под собой, и жаждой сна.

Это была субботняя ночь. Субботняя ночь и раннее утро воскресенья. В понедельник утром Карин спросила:

— А ничего, если я схожу проведаю Энн?

— Конечно, шагай, — сказала Розмари.

В воскресенье они проспали допоздна и весь день не выходили из трейлера. Розмари удручало, что день напролет не прекращался дождь.

— Ночью сияли такие звезды. Звезды были видны, когда мы шли домой, — сказала она. — Ну вот, первый день твоих каникул — и дождик идет.

Карин пришлось утешать ее, что, мол, все в порядке, она чувствует такую лень — даже и не хочется никуда выходить. Розмари приготовила ей cafe au lait[43] и разрезала дыню, недозрелую дыню (Энн бы это заметила, а Розмари — нет). В четыре часа дня они пообедали беконом, вафлями и клубникой с фальшивыми взбитыми сливками из баллончика. Солнце село около шести вечера, но они все еще были в пижамах. День пропал.

— По крайней мере, не смотрели телевизор, — сказала Розмари. — Хоть с этим нас стоит поздравить.