Любовь хорошей женщины

Потом я взяла манеру околачиваться возле миссис Б. и пытаться заставить ее заговорить. Чаще всего безуспешно. Но если она поддавалась, результат был очень отрадным. Я от души развлекалась, изображая ее в школе.

Я:

— У вас настоящие черные волосы, миссис Барри.

Миссис Б.:

— У нас в семье все как есть чернявые. Все чернявые и нипочем не седеют. Это у меня по материной линии. И в гроб ложут черноволосыми. Когда помер мой дедушка, так они его продержали в особом месте на кладбище цельную зиму, пока не оттаяла земля, а на весну решили хоронить, дак кто-то из наших и скажи: «А давайте поглядим, какой он стал за зиму?» Мы позвали какого-то человека, чтобы крышку-то снял, а дед лежал как миленький, красавчиком — лицо не потемнело, не ввалилось, или что там еще, и волосы черные. Чернущие.

Я могла даже изобразить ее не то смешок, не то лай, который вовсе не означал что-то смешное, а был вроде знаков препинания.

К тому времени, как мы с тобой познакомились, мне уже самой от себя было тошно из-за этого обезьянничанья.

Однажды, уже после того, как миссис Б. рассказала мне все о своих черных волосах, я увидела, как она выбегает из ванной комнаты наверху. Она торопилась к трезвонящему телефону, который мне трогать не разрешалось. Голова ее была обмотана полотенцем, а из-под него по щеке текли темные струйки. Темно-багровые такие струйки, и я возомнила, что это кровь.

Словно кровь у нее вот такая же странная и темная, такая же недобрая, какой она сама казалась мне иногда.

— У вас голова в крови, — сказала я, а она ответила:

— Ах, уйди прочь с дороги!

И протиснулась к телефону. А я вошла в ванную и увидела багровые потеки в умывальнике и краску для волос на полке. Я ни словом не обмолвилась об этом случае, и она продолжала рассказывать, что все в ее родне по материнской линии лежали в гробу чернявыми и она сама тоже будет.

У отца в те годы была довольно странная манера замечать меня. Идет он, например, через комнату, где я сижу, и произносит, будто не видит меня в упор:

Король наш Генри был чудак —
Шнурки глотал он натощак[52]

.

А иногда вдруг обратится ко мне рокочущим театральным голосом:

— Привет, малышка, хочешь конфетку?

Я знаю, как надо отвечать, и пищу елейным детским голоском:

— О да, сэр.

— Не да-а-ам! — капризно растягивает он звук «а». — Не дам! Это не е-да!

И еще:

Соломон Мельник
родился в понедельник,
во вторник крестился,
в среду женился,
в четверг занедужил,
в пятницу — хуже,
в субботу — смерть на порог,
в воскресенье в могилу лег.

И затем мы вместе заканчивали раскатисто:

И нет Соломона Мельника!

Ни тебе вступления, ни комментария в конце стишка. В шутку я попробовала звать отца «Соломон Мельник». На четвертый или пятый раз он возразил:

— Хватит. Меня не так зовут. Я — твой отец.

С тех пор у нас со стишками было покончено навсегда.

Когда я впервые увидела тебя на кампусе, ты был один, и я была одна, и у тебя был такой вид, будто ты меня вспомнил, но не уверен, стоит ли в этом признаваться. Ты тогда только что провел у нас одну лекцию, заменяя нашего заболевшего преподавателя, и тема лекции была «Логический позитивизм». Ты еще пошутил, что очень остроумно было пригласить преподавателя из Теологического колледжа, чтобы прочесть ее.

Видя, что ты колеблешься, поздороваться или нет, я сказала:

— Бывший король Франции — лыс как колено.

Эту фразу ты привел нам как пример высказывания, не имеющего смысла, поскольку его предмет не существует. Но ты в ответ бросил на меня по-настоящему испуганный, затравленный взгляд, а потом прикрылся профессиональной улыбкой. Что ты тогда обо мне подумал?

Нахальная всезнайка.

Р. Живот у меня все еще немного пухлый. Снаружи ничего не заметно, но я могу сжать его руками. А так со мной все в порядке, вес вернулся в норму или стал чуть меньше нормы. Однако я думаю, что выгляжу старше. Выгляжу старше двадцати четырех. Волосы у меня такие же длинные, никакой прически, по правде — вообще лохмы. Может, это памятник тебе, ведь ты не любил, когда я стриглась? Не знаю.