Любовь колдуна

И вдруг все смерклось перед глазами – и он ощутил страшный рывок, который выдернул его из глубин таинственного коридора, проволок по его прихотливым извивам и вышвырнул вон – на белый свет, в обыденность, лишенную всякой тайны, лишенную многосмыслия, загадок и открытий, – в непререкаемую, тоскливую, сухую обыденность, где не было ничего, кроме двух мужчин, ненавидящих друг друга самой лютой ненавистью, на которую только способна человеческая душа.

Один из них был слабым. Другой – сильнее.

Слабым был Ромашов. Он понимал, что переоценил свои возможности. Что вспышка энергии, которую он израсходовал на Панкратова, обессилила его, изнурила и совершенно опустошила. Он чувствовал себя голым, хотя оставался одетым, болезненно ободранным, хотя на теле его не было ни царапины, ему казалось, что душа его вывернута наизнанку, земля ходит под ногами ходуном… А на самом деле это он не в силах был удержать равновесие. Потом он увидел какую-то темную массу, летящую к его лицу. Масса врезалась в него с такой сокрушительной силой, что Ромашов завалился навзничь и тяжело рухнул наземь.

Мозг его словно бы взорвался. Он почувствовал, что все его знания, все умения, все воспоминания вылетают из него вон, словно листки бумаги, ненужные клочки и обрывки, подхваченные ветром… Ветром, с которым не смог бы справиться даже его дед, колдун-нойд, а тем более – он, его неудачливый потомок, слишком много о себе возомнивший, слишком много на себя взваливший… И ради чего? Ради собственного тщеславия и ради мести!

Не удалось, не удалось…

Вокруг сгущались тени, тени, становилось все темней, но прежде чем разум внука колдуна окончательно погас, он еще успел увидеть чьи-то лица, лица мужчины и женщины, которые высветлились среди окружающего мрака и приблизились к нему. Серые глаза мужчины смотрели на него холодно и непрощающе. А в зеленых глазах женщины была жалость…

Потом появился Артемьев, сказал насмешливо: «Стопроцентный мрак!» – и в самом деле вокруг воцарился мрак.

Доктор Панкратов отер ледяной пот со лба и поморщился от боли в ободранных костяшках. Крепко он приложил этого назойливого энкавэдэшника, который чуть не вызнал у него… чуть не вызнал… Панкратов не знал, что пытался вызнать у него этот человек, вонзивший, чудилось, прямо в душу ему взгляд своих невероятно синих глаз, но твердо знал, что ничего ему не открыл. Ему казалось, что на помощь пришла какая-то женщина с родинкой в уголке рта, однако он не мог быть в этом совершенно уверен.

Нагнулся над неподвижно лежащим человеком. Тот был без сознания.

Панкратов обшарил его карманы, достал деньги, пистолет и удостоверение лейтенанта госбезопасности. Пистолет он положил во внутренний карман пиджака, намереваясь как следует припрятать его, а удостоверение и деньги порвал в мелкие клочки и всю дорогу до дома потихоньку выбрасывал их в мусорные ящики, не ленясь ради этого сворачивать в самые разные дворы.

То, что произойдет теперь с этим энкавэдэшником, было ему безразлично, однако он твердо знал, что только что избавил себя от огромной опасности. А главное – избавил от беды доктор Панкратов этого ребенка, который был ему поручен кем-то… Панкратов не задумывался, кем и почему. Это был приказ, который не обсуждают.

Горький, 1937 год

Спустя два дня рано поутру какой-то человек остановился перед калиткой и позвал:

– Васильевы! Эй, Васильевы!

Ася, еще не встававшая с постели, испуганно схватилась за сердце, которое у нее в последнее время то и дело прихватывало, а Ольга осторожно высунулась в окно:

– Кто там? Что надо?

Человек – невысокий, тощий, остроносый, в солдатской одежде, – крикнул:

– Вашего хозяина сегодня выпустят. В полдень оттуда, из Крестовоздвиженского, выходят те, которых выпустили. Так что ждите после полудня.

– Выпустят? – ошеломленно повторила Ольга. – Откуда вы знаете?!

– Служу там, – ответил незнакомец и торопливо ушел, не оборачиваясь, сколько ни окликала его Ольга снова и снова.

– Ты слышала? – спросила Ольга, отвернувшись от окна. – Неужели… неужели Каганович распорядился Василия Васильевича выпустить?! Неужели такое возможно?!

– Нет, – замотала Ася растрепанной после сна головой, – я не верю… Не может быть!

– А вдруг правда? – воскликнула Ольга. – Вдруг это правда?! Надо порядок в доме навести, надо обед приготовить, надо тебе помыться, одеться…

– Нет! – Ася упала лицом вниз, уткнулась в подушку, забубнила неразборчиво: – Нет! Нельзя ждать, нельзя верить, а то не сбудется. Надо так себя вести, как будто мы ничего не знаем. А то, если я буду ждать, а он не придет – я этого не переживу! Не переживу!

Голос ее сменился истерическими всхлипываниями, плечи затряслись.

Ольга только вздохнула.