Любовь красного цвета

Роуленд почувствовал укол жалости. Под последней фразой он был готов расписаться сам. Действительно, разве не хотел бы каждый из нас ответить на этот вопрос? Сказать всем и каждому: «Вот кто я на самом деле!» Роуленд стал читать дальше. Он заметил, как менялся, становясь все более неровным и неразборчивым, почерк Стара по мере того, как он рассказывал о своем крестовом походе, оказавшемся одной большой – и смертоносной – ошибкой. Роуленд включил магнитофон, в котором находилась кассета с записью Джини, но тут же выключил его, услышав ее голос.

Теперь в его распоряжении было все необходимое для того, чтобы немедленно приступить к написанию материала. Роуленд давно приучил себя к самодисциплине, вот и теперь – неторопливо и не проявляя ни малейших признаков беспокойства – он устроился в самом тихом уголке комнаты и принялся за работу.

* * *

Наконец-то на следующее утро Джини выпустили из больницы. Около семи утра, когда Паскаль, находясь под действием снотворного, все еще спал, прибыла машина, чтобы отвезти ее в гостиницу. Джини неохотно влезла в автомобиль, но затем, почувствовав, что шоферу все равно, кого и куда везти и везти ли вообще, убедила его остановить машину и высадить ее. Ей отчаянно хотелось побыть одной – просто бродить, дышать и думать. Она пошла пешком, вдыхая холодный сырой воздух, глядя, как светлеет с востока небо, вслушиваясь в гулкое эхо собственных шагов на еще пустынных в этот час улицах.

Дорога привела ее к Сене, и женщина некоторое время стояла на набережной, разглядывая рябь на воде, размышляя над событиями прошедших дней и прошлой ночи. Она вспоминала немые вопросы в глазах Паскаля – вопросы, которые ему хватило ума не задать вслух. Вспоминала и о вопросах полицейских, на которые она давала короткие ответы – по сути правильные, но неверные. Она вспоминала, как хирург, демонстрируя ей рентгеновские снимки, объяснял, что перелом оказался очень сложным и, соответственно, требует сложной операции. В кость придется вставлять стальные спицы: здесь, здесь и здесь. Она видела саму себя рядом с хирургом, стоящих в крошечной приемной больницы.

– Ему необходимо сохранить руки, – говорила она этому человеку. – Ведь он фотограф! Очень хороший фотограф, и не сможет обойтись без правой руки. Он должен работать быстро, проворно. Вы понимаете?

Хирург, считавшийся звездой первой величины в своей области, сказал, что понимает. Он и без нее знал все это. Однако заверения врача в том, что все будет хорошо, доходили до Джини словно откуда-то издалека. Ей казалось, что ее чувства распадаются на несколько частей, что этот мужчина либо не слушает ее, либо просто не понимает. Наверное, именно поэтому она не прислушивалась к его словам, когда он говорил о важности послеоперационного лечения, которое займет как минимум шесть месяцев.

Джини повторяла одни и те же слова и доводы, покуда, оборвав себя на полуслове, не сообразила: она просит этого знаменитого хирурга вылечить не те раны, которые нанес Паскалю Стар. Ей хочется, чтобы он излечил его от всех ран – в том числе и тех, которые нанесла она.

Разумеется, она не произнесла этого вслух, но ей показалось, что врач что-то понял. Быть может, он уловил боль, вину и отчаяние, мучившие ее. Вероятно, он отнес все это на счет шока, в котором она пребывала. Джини знала, что это не так, но не стала убеждать врача в обратном, покорно приняв предписание побыть некоторое время в покое и отдохнуть.

Ее провели в маленькую палату и уложили на узкую больничную кровать. Чтобы сестра, приставленная к ней, поскорее ушла, Джини притворилась спящей и лежала с закрытыми глазами. Перед своим внутренним взором, с самоуничижением и отвращением к самой себе, она шаг за шагом прокручивала картины своего позора, своего предательства – не только по отношению к Паскалю, но и к самой себе.

Усталость, ощущение собственного ничтожества и непрерывное самоуничижение привели к тому, что пережитый Джини кошмар стал постепенно отдаляться. На протяжении первого часа ее воображение вновь и вновь с пугающей настойчивостью прокручивало ее действия в отеле «Сен-Режи». Да, все так и было: она действительно говорила все те немыслимые вещи и совершала немыслимые поступки. Они плясали перед ее мысленным взором, и Джини в который раз переосмысливала их. Однако через некоторое время те события начали казаться ей какими-то нереальными, словно взятыми из страшного фильма. Ее измученный мозг взбунтовался. Джини стало казаться, что там была не она, а какая-то другая Джини – женщина, выпрыгнувшая из ниоткуда, как чертик из коробки, женщина-суккубус, женщина-сон, женщина-отражение, внезапно шагнувшая из зеркала и ожившая всего на несколько часов – так, что все перевернулось вверх ногами.