Любовь куклы.

     Вернувшись в обитель с своей куклой, Половецкий целых три дня не показывался из своей комнаты. Брат Павлин приходил по нескольку раз в день, но дверь была заперта, и из-за нея слышались только тяжелые шаги добровольнаго узника.   "А все строптивец Ираклий виноват,-- со вздохом думал брат Павлин.-- Следовало бы его на поклоны поставить, чтобы чувствовал"...   По вечерам можно было слышать, как Половецкий разговаривал сам с собой, и это особенно пугало брата Павлина, как явный признак того, что с Михал Петровичем творится что-то неладное и даже очень вредное. Так не долго и ума решиться...   В первый раз Половецкий вышел из затвора ко всенощной. Брат Ираклий увидел его издали и со свойственным ему малодушием спрятался.   -- Что, не бойсь, совестно глазам то? -- укорил его брать Павлин.-- Знает кошка, чье мясо села...   -- А твоей скорбной главе какое дело? -- огрызнулся брат Ираклий.-- Вместе идолопоклонству предаетесь... Все знаю и все отлично понимаю. Я еще ему одну штучку устрою, чтобы помнил брата Ираклия...   -- Перестань ты, строптивец!..   -- А вот увидишь...   -- И откуда в тебе столько злости, Ираклий? Бес тебя мучит... Живет человек в обители тихо, благородно, никому не мешает, а ты лезешь, как осенняя муха.   -- Может, я ему же добра желаю?   Прошло еще дня два. Раз вечером, когда брат Павлин чинил у себя в избушке сети, Половецкий пришел к нему. Он заметно похудел, глаза светились лихорадочно.   -- Не здоровится вам, Михал Петрович?   -- Нет, так... вообще...   Он сед на лавку и долго наблюдал за работой брата Павлина. Потом поднялся и, молча простившись, ушел. Брату Павлину казалось, что он хотел что-то ему сказать и не мог разговориться.   Через полчаса Половецкий вернулся.   -- Брат Павлин, вы скоро кончите свою работу?   -- Да хоть сейчас, Михайло Петрович... Работа не медведь, в лес не уйдет.   -- Так пойдемте ко мне...посидим... Мне скучно... Да...   Он посмотрел кругом и спросил тихо;   -- Брат Павлин, вам бывает страшно? Вот когда обступит темнота, когда кругом делается мертвая тишина...   -- Чего же бояться, Михайло Петрович?   -- А так... Сначала тоска, а потом страх... этакое особенное жуткое чувство... У вас здесь хорошо. Простая рабочая обстановка...   -- Да вы присядьте, Михайло Петрович.   Половецкий сел в уголок к столу и вытянул ноги.   По его лицу, как тень, пробегала конвульсия.   -- Надо сети выправить,-- говорил брат Павлин.-- А озеро встанет -- будем тони тянуть... Апостольское ремесло рыбку ловить.   -- А ведь рыба чувствует, когда ее убивают?   -- У ней кровь холодная, Михайло Петрович. Потом она кричать не умеет... Заказано ей это.   Через час Половецкий и брат Павлин сидели за кипевшим самоваром. На окне в комнате Половецкаго начали появляться цветы -- астры, бархатцы, флоксы. Он думал, что их приносил брат Павлин, и поблагодарил его за эту любезность.   -- Нет, это не я-с, Михайло Петрович,-- сконфуженно признался брат Павлин.   -- Значит, Ираклий?   -- Больше некому... Он у вас руководствует по цветочной части.   Половецкий зашагал по комнате. У него на лице выступили от волнения красныя пятна.   -- У него всю зиму цветы цветут, ну, вот он и вам приспособил... Уж такой человек.   -- Да, человек...   После чая Половецкий достал из своей котомки куклу, с особенным вниманием поправил на ней костюм, привел в порядок льняные волосы и посадил на кровать.   -- Нравится она вам? -- спросил он, улыбаясь.-- Она умеет закрывать глазки и говорит "папа" и "мама".   -- Красивая кукляшка,-- согласился брат Павлин.-- Тоже и придумают... т. е. на счет разговору.   -- Самая простая машинка...   Он дернул за ниточку и кукла тоненьким голоском сказала "папа". Брат Павлин смотрел на нее и добродушно улыбался. Половецкий с особенным вниманием наблюдал за каждым его движением.   -- Вы ничего не замечаете... особеннаго? -- тихо спросил он.   -- Нет, ничего, Михайло Петрович... Так, кукла, как ей полагается быть.   Этот ответ заставил Половецкаго поморщиться, и он подозрительно посмотрел на брата Павлина, из вежливости считавшаго нужным улыбаться.   -- А вы помните этот случай,-- с трудом заговорил Половецкий, усаживая куклу на кровать.-- Да, случай... Одним словом, когда Ираклий в первый раз вытащил куклу из моей котомки?.. Она валялась вот здесь на полу...   -- Как же, помилуйте, даже очень хорошо помнго...   -- Отлично... Вы стояли вот здесь у дверей, она лежала вот здесь, и вы не могли ея не видеть... да...   Для ясности Половецкий показал оба места.   -- Вот-вот,-- согласился брат Павлин, не понимая, в чем дело, и еще больше не понимая, почему так волнуется Михайло Петрович из-за таких сущих пустяков.   -- Она лежала с закрытыми глазами,-- продолжал Половецкий.-- Левая рука была откинута... да...   -- Вот-вот... Как сейчас вижу, Михайло Петрович. А вы вот об это место стояли...   Половецкий взял опять на руки куклу, показал ее брату Павлину и спросил:   -- Вы уверены, что это та самая кукла?   -- Та самая...   Этот ответ не удовлетворил Половецкаго. Он поставил брата Павлина на то место у двери, где он стоял тогда, положил куклу на пол, придав ей тогдашнюю позу, и повторил вопрос.   -- Она самая,-- уверял брат Павлин.   -- Зачем вы меня обманываете?!.   -- Помилуйте...   -- Нет, нет!.. Вы заодно с Ираклием... О, все я отлично понимаю!.. Это не моя кукла...   -- Что вы, Михайло Петрович, да как это возможно... Конечно, повар Егорушка поступил неправильно, что послушался тогда Ираклия и поволок вашу куклу... А только другой куклы негде в обители добыть, как хотите.   -- А в Бобыльске разве нельзя добыть?.. Перестаньте, пожалуйста, я не вчера родился... Вы все против меня.   -- Помилуйте...   -- И не говорите лучше ничего... Вы не знаете, как я измучился за эти дни... Мне даже больно видеть вас сейчас...   -- Я уйдус, Михайло Петрович... Простите, что если что и неладно сказал. А только кукла та самая...   Уверенный тон брата Павлина, а главное -- его искренняя простота подействовали на Половецкаго успокаивающим образом.   -- Да, да, хорошо,-- говорил он, шагая по комнате,-- да, очень хорошо...   Да, конечно, брат Павлин с его голубиной кротостью не мог обманывать... Есть особенные люди, чистые, как ключевая вода. Половецкий даже раскаялся в собственном неверии, когда брат Павлин ушел. Разве такие люди обманывают? И как он мог подозревать этого чистаго человека...   Наступала ночь. Половецкий долго шагал по своей комнате. Кукла продолжала оставаться на своем месте, и у Половецкаго явилась уверенность, что она настоящая, та самая, которую он любил и которая его любила -- именно, важно было последнее. Да, она его любила, как это ни казалось бы диким и нелепым со стороны, для чужого человека... Вместе с этим Половецкий испытывал жуткое чувство, а именно, что он не один, не смотря на завешанное окно и запертую дверь. Это его и возмущало, и пугало. Он прислушивался к малейшему шороху и слышал только, как билось его собственное сердце. Ускоренно, повышенным темпом, с нервной задержкой отработавшаго аппарата. "Это бродит Ираклий" -- решил Половецкий.   Но он ошибался. Брат Ираклий заперся у себя в кельи и со всеусердием писал какой-то новый донос на обительскую жизнь.   За последнее время у Половецкаго все чаще и чаще повторялись тяжелыя безсонныя ночи, и его опять начинала одолевать смертная тоска, от которой он хотел укрыться под обительским кровом. Он еще с вечера знал, что не будет спать. Являлась преждевременная сонливость, неопределенная тяжесть в затылке, конвульсивная зевота. Летом его спасал усиленный физический труд на свежем воздухе, а сейчас наступил период осенних дождей и приходилось сидеть дома. Зимняя рубка дров и рыбная ловля неводом были еще далеко.