Любовь куклы.

     По случаю "престола" в обители публика толклась дня три. Половецкий с европейской точки зрения мог только удивляться, сколько у этой публики свободнаго, ненужнаго времени. Между прочим, и Теплоуховы не представляли исключения.   -- Эх, пора домой! -- повторял Теплоухов, когда встречал Половецкаго.-- И зачем только мы проедаемся в этом вороньем гнезде?.. Терпеть не могу монахов, все они дармоеды.   -- Ну, это вы говорите лишнее и даже не думаете того, что говорите.   -- А у меня разныя мысли: дома -- одне, в дороге -- другия, в обители -- третьи...   Когда Теплоуховы уехали, и их комната в странноприимнице освободилась, Половецкий опять хотел ее занять. Он отыскал свою котомку, спрятанную под лавкой, за сундучком брата Павлина. Котомка показалась ему подозрительно тяжелой. Он быстро ее распаковал и обомлел: куклы не было, а вместо нея положено было полено. Свидетелем этой немой сцены опять был брат Павлин, помогавший Половецкому переезжать на старую квартиру. Для обоих было ясно, как день, что всю эту каверзу устроил брат Ираклий.   -- Михайло Петрович, Бог с вами...-- бормотал брат Павлин, перепутанный случившимся.   А Половецкий стоял бледный, с искаженным от бешенства лицом и смотрел на него дикими, ничего невидевшими глазами. В этот момент дверь осторожно приотворилась, и показалась голова брата Ираклия. Половецкий, как дикий зверь, одним прыжком бросился к нему, схватил его за тонкую шею, втащил в комнату и, задыхаясь, заговорил:   -- Где кукла, несчастный?!.. Где кукла?!..   -- Я... я... ные зна...аю...-- бормотал брат Ираклий, безсильно барахтаясь в железных руках обезумевшаго Половецкаго.-- Я... я...   -- Где кукла?!..   -- Ираклий, отдай...-- дросил брат Павлин.-- Для чего она тебе?..   -- Н-не-ет у м-меня ничего... Отпустите меня...   -- Где кукла?! -- рычал Половецкий, не помня себя от ярости.   Брату Ираклию досталось-бы совсем плохо, если бы не вступился за него брат Павлин.   -- Михайло Петрович, опомнитесь... Михайло Петрович, Бог с вами...   Половецкий бросил брата Ираклия на лавку, как котенка, и загородил собою дверь.   -- Ты отсюда живой все равно не выйдешь...-- глухо говорил он.-- Да, не уйдешь...   Брат Павлин встал между ними и уговаривал брата Ираклия добром отдать куклу. Тот тяжело дышал и смотрел на Половецкаго злыми глазами.   -- Нет у меня никакой куклы...-- повторил он.   -- А куда ее дел? -- допытывал брат Павлин.-- Вот до чего довел Михайлу Петровича, строптивец... Ну, покайся добром, Ираклий...   На Ираклия напало непобедимое упрямство, и он даже улыбнулся кривой улыбкой, что опять взорвало Половецкаго.   -- Га-а-а!..-- зарычал он, бросаясь опять к нему.-- Тебе смешно, негодяю? Га-а-а...   Брату Павлину стоило большого труда предупредить новую схватку. Половецкий весь трясся от охватившаго его бешенства, а брат Ираклий забился в передний угол и устроил баррикаду из стола.   -- Ираклий, голубчик, покайся... -- умолял его брат Павлин.-- Ведь ты это так сделал, не от ума... Злой дух напал на тебя...   Почувствовав себя до некоторой степени в безопасности, брат Ираклий проговорил:   -- Что вы привязались ко мне с куклой? Может, она сама ушла из обители...   Половецкий по какому-то наитию сразу понял все. В его голове молнией пронеслись сцены таинственных переговоров брата Ираклия с Егорушкой. Для него не оставалось ни малейшаго сомнения, что куклу унес из обители именно повар Егорушка. Он даже не думал, с какой это целью могло быт сделано, и почему унес выкраденную Ираклием куклу Егорушка.   -- Брат Павлин, идемте...-- решительно заявил он.-- Мневас нужно...   Брат Павлин повиновался безпрекословно. Когда они вышли из комнаты, Половецкий спросил, не видал-ли он, когда ушел из обители повар Егорушка.   -- А недавно... С час время не будет, Михайло Петрович.   -- Это он унес куклу... Ради Бога, пойдемте со мной, Мы его еще успеем догнать...   Прошло минут десять, пока брат Павлин бегал отпрашиваться к игумену. Половецкий ждал его за воротами.   -- Ради Бога, скорее,-- умолял он. -- Мы его догоним...   Они быстро зашагали по монастырской дороге. Впереди никого не было видно. Половецкий молчал. Брат Павлин едва поспевал за ним.   -- Ах, какой случай...-- повторял он.-- Какой это вредный человек брат Ираклий...   Так они прошли до самой повертки, где монастырский: вроселок выходил на трактовую дорогу. Половецкий еще издали заметил курившийся под елью огонек и решил про себя, что это сделал привал повар Егорушка. Действительно, это был он.   -- Да ведь это Егорка!... -- изумился брат Павлин. -- Недалеко ушел...   Повар Егорушка лежал, уткнувшись лицом в траву,и спал мертвым сном. Рядом с ним в качестве corpus delicti валялась пустая сороковка. Дорожная котомка заменяла сначала подушку, а теперь валялась в стброне. Половецкий бросился к ней и первое, что увидел -- две выставлявшихся из котомки кукольных ноги.   -- Я говорил... да...-- радостно шептал Половецкий, торопливо развязывая котомку.   Проснувшийся Егорушка принял брата Павлина и Половецкаго за разбойников и даже крикнул: караул! Но брать Павлин зажал ему рот рукой.   -- Это моя кукла, зачем ты ее стащил? -- строго заговорил Половецкий.-- Как ты смел...   -- Никак нет-с, вашескоролие... Это мне Ираклий подсунул, чтобы я с бумагой владыке передал. Моей причины тут никакой нет... А чья кукла -- спросите Ираклия.   Половецкий торопливо завязал куклу в платок, сунул какую-то мелочь Егорушке и молча зашагал обратно к обители. Брат Павлин едва его догнал уже версты за две.   -- Михайло Негрович, знаете, какую штуку устроил наш Ираклий? -- говорил он, едва переводя дух. -- Он написал на вас новый донос, а к доносу приложил вашу куклу, чтобы Егорушка передал владыке уже все вместе. Вот ведь какую штуку удумает вредный человек...   Половецкий ничего не отвечал. Он все еще не мог успокоиться от пережитаго волнения.   Вечером, оставшись один в своей комнате, Половецкий развернул узелок, посадил, как делал обыкновенно, куклу на стол и побелел от ужаса. Ему показалось, что это была не та кукла, не его кукла... Она походила на старую, но чего-то не хватало. Ведь не мог же Ираклий ее подделать...   -- Нет, не та...-- шептал Половецкий побелевшими от волнения губами.