Любовь куклы.

     Самым неприятным временем в обители для Половецкаго были большие годовые праздники, когда стекались сюда толпы богомольцев, а главное -- странноприимница наполнялась самой разношерстной публикой. Даже в корридоре и на кухне негде было повернуться. В качестве своего человека в обители, Половецкий уходил на скотный двор к брату Павлину, чтобы освободить свою комнату для приезжих богомольцев. Брат Павлин ютился в маленькой каморке около монастырской пекарни. Здесь всегда пахло кожей, дегтем, веревками и дрочими принадлежностями конюшеннаго хозяйства.   -- Потеснимся как нибудь,-- извинялся каждый раз брат Павлин.-- В тесноте да не в обиде...   Он уступал гостю свое место на лавке, а сам забирался на печку, не смотря ни на какой жар.   В обители большим праздником считался Успеньев день, когда праздновался "престол" в новой церкви. Вперед делались большия приготовления, чтобы накормить сотни богомольцев. Вся братия была погружена в хозяйственныя заботы, и даже брат Ираклий должен был помогать на кухне, где месил тесто, чистил капусту и картофель. Половецкий забрался к брату Павлину за два дня и тоже принимал участие в общей братской работе в качестве пекаря.   Наплыв богомольцев нынче превзошел все ожидания. Между прочим, в этой пестрой толпе Половецкий заметил повара Егорушку, который почему то счел нужным спрятаться. Затем он встретил Егорушку уже в обществе брата Ираклия. Они о чем то шептались и таинственно замолчали, когда подошел Половецкий.   -- Ты как сюда попал? -- спросил Половецкий смущеннаго Егорушку.   -- А так, ваше высокоблагородие,-- по солдатски вытянувшись, ответил Егорушка.-- Грехи отмаливать пришел. Значит, на нашем пароходе "Брате Якове" ехал наш губернатор... Подаю ему щи, а в щах, например, таракан. Уж как его, окаяннаго, занесло в кастрюлю со щами -- ума не приложу!.. Ну, губернатор сейчас капитана, ногами топать, кричать, а капитан сейчас, значит, меня в три шеи... Выслужил, значит, пенсию в полном смысле: четыре недели в месяц жалованья сейчас получаю. Вот и пришел в обитель грех свой замаливать...   -- Эк тебя угораздило! -- жалел брат Ираклий.   -- Куда же вы теперь? -- спросил Половецкий.   -- А вот уж этого, ваше высокоблагородие, я никак даже не могу знать. Из всей родни есть у меня один племянник, только не дай Бог никому такую родню. Глаз то ведь он мне выткнул кнутовищем, когда я выворотился со службы... Как же, он самый!.. Я значит, свое стал требовать, что осталось после упокойнаго родителя, разспорились, а он меня кнутовищем да прямо в глаз...   -- Одним словом, веселый племянник,-- подзадоривал брат Ираклий.   В течение дня Половецкий несколько раз встречал Егорушку в обществе брата Ираклия, и Половецкому казалось, что солдат к вечеру был уже с порядочной мухой. У них были какия то тайныя дела.   Комнату Половецкаго в странноприимнице занял бобыльский купец Теплоухов, приехавший на богомолье с женой, молодой и очень видной женщиной.   -- Ну теперь он будет тише воды -- ниже травы,-- обяснил брат Павлин,-- потому боится своей Пелагеи Семеновны и в глаза ей смотрит. Очень сурьезная женщина, хотя и молодая...   Действительно, Теплоухов держал себя, как совсем здоровый человек. Он поздоровался с Половецким, как со старым знакомым.   -- Ну, как вы тут живете? -- довольно фамильярно спросил он Половецкаго.-- Настоящее воронье гнездо... х-ха!..   -- Кому что нравится,-- уклончиво ответил Половецкий.-- Вот вы приехали-же?..   -- Жена притащила, а потом особливый случай вышел...   Половецкому совсем не хотелось разговаривать с истеричным купчиком, но Теплоухов не отставал. Они прошли на скотный двор, а потом за монастырскую ограду. День выдался теплый и светлый, с той печальной ласковостью, когда солнце точно прощается с зеылей и дарит ее своими последними поцелуями. В самом воздухе чувствовалась близость холоднаго покоя.   -- А все-таки хорошо...-- думал вслух Теплоухов, когда они вышли на монастырский поемный луг, выступавший в озеро двумя лесистыми мысками. -- Ведь вот чего проще: заливной луг. Мало ли у нас таких лугов по р. Камчужной, а вот, подите, монастырский луг кажется особенным... да... И хлеб обительский тоже особенный, мы его с женой домой увозим, и щи, и каша. Да все особенно...   Они прпсели на сваленное бревно, гннвшее без всякаго основания. Теплоухов оглянулся и заговорил уже другим тоном:   -- А ведь я тогда обманул игумна... Ей Богу! Ведь нарочно приезжал ему каяться, а слов то и не хватило. Нету настоящих слов -- и шабаш. У меня такая бывает смертная тоска... Слава Богу, кажется, все есть, и можно сказать, что всего есть даже через число. Нет, тоска... А тут... Да, тут вышел совсем даже особенный случай...   Он сделал остановку, перевел дух, огляделся кругом и заговорил уже шопотом:   -- Мне все исправник Пал Митрич представляется... Тогда еду в обитель, а он спрятался за сосну и этак меня пальчиком манит. В таком роде, что вот-вот скажет: "Голубчик, Никанор Ефимыч, выпьем по маленькой"... Ей Богу! Трясет меня, потом холодным прошибло, а он все по стороне дороги за мной бежит... И ведь как ловко: то за дерево спрячется, то за бугорок, то в канавку скачет. Откуда прыть, подумаешь... А мой кучер как есть ничего не видит. Еле жив я тогда до обители добрался. Ну, думаю, игумен отмолит навождение... Два дня прожил, а сказать ничего не мог.   -- Может быть, вы много пили перед этим? -- спросил Половецкий без церемонии.   -- Напитки принимаем, это действительно, но только свою плепорцию весьма соблюдаем и никогда в запойных не состояли...   -- А ваш отец пил?   -- Ну, это другой фасон... Тятенька от запоя и померши. Так это разсердились на кучера, посинел, пена из уст и никакого дыхания. Это, действительно, было-с. Тятенька пили тоже временами, а не то, чтобы постоянно, как пьют дьякона или вон повар Егорка. А я-то испорчен... Была одна женщина... Сам, конечно, виноват... да... Холостым был тогда, ну баловство... Она-то потом вот как убивалась и руки на себя непременно хотела наложить. Ну, а добрые люди и научили...   Наступал тихий осенний вечер с своей грустной красотой. Озеро чуть шумело мелкой осенней волной. Половецкий задумался, как это бывает в такие вечера, когда на душе и грустно, и хорошо без всякой побудительной причины. Его из задумчивости вывел Теплоухов.   -- Смотрите, смотрите, как святой отец удирает...-- шепнул он, показывая головой на кусты ивняка, обходившие зеленой каймой невидимое моховое болотце.   Действительно, на опушке стоял, покачиваясь, повар Егорушка, а между кустами мелькала сгорбленная фигура брата Ираклия.   -- Эй, отец, куда ты торопршься? -- окликнул его Теплоухов. -- Иди к нам, поговорим... Соскучился я о тебе, братчик.   Брат Ираклий нерешительно остановился, но, увидев Половецкаго, вышел из кустов. Очевидно, ему не хотелось показать себя трусом.   -- Что же, я и подойду... -- говорил он, дергая своей жилистой шеей.-- Даже очень просто...   -- Ну, садись рядком да поговорим ладком,-- приглашал Теплоухов.-- Про тебя все Палагея Семеновна спрашивает... Соскучилась, говорит. Заходи ужо к нам чайку испить...   Присевший было на бревно брат Ираклий вскочил, как ужаленный. Он как-то жалко улыбался и смотрел на Теплоухова испуганными глазами.   -- Да, пришел бы, братчик,-- продолжал Теплоухов.-- Палагея Семеновна малиновым вареньем угостит... А ты разсказал бы ей какой-нибудь сон.   Брат Ираклий весь побелел, плюнул и бегом бросился к монастырской ограде.   -- Ей, отец, воротись! -- кричал Теплоухов, надрываясь от смеха.-- Ха-ха... Не любит.   -- Вы его чем-то обидели? -- заметил Половецкий.   -- Нет, так... к слову... Ведь он девственник и боится женщин. А Палагея Семеновна очень его любит. Она у меня особенная.. Весьма все божественное уважает. Училась-то по псалтыри да по часовнику...   -- А сны при чем?   -- Ах, это совсем другое... Больной он, Ираклий, и человек строгой жизни. Я его тоже очень люблю... Днем-то ? него все хорошо идет но части спасения души, а по ночам разные неподобные сны одолевают. И то, и другое приснится, и на счет женскаго полу случается... Ну, ему это и обидно, что благодать от него отступает.   -- Такого человека можно пожалеть, а не смеяться над ним...   -- Совершенно верно изволите выражаться. Но строптивец он, доносы разные пишет на всю братию... Ну, пусть и сам потерпит. В ихнем звании это даже полагается... Терпи -- и конец тому делу. Которая дурь-то и соскочит сама собой...   Половецкий потом видел мельком Палагею Семеновну. Это была красивая, рослая молодая женщина,-- не красавица, но с одним из тех удивительных женских русских лиц, к которым так идет эпитет "ясноликая". У нея всякое движение было хорошо, а особенно взгляд больших, серых, глубоких глаз. И говорила она особенно -- ровно и певуче, с какими-то особенно-нежными воркующими переливами в голосе.