Любовь-морковь и третий лишний

– Наверное, надо врача позвать, – предложила я, но Нюся, не услышав разумных слов, продолжала:

– Богатый очень, перед ним в театре все стелются. И боятся, что теперь, когда Тины не стало, он помогать перестанет. Эх, достанется же кому-то счастье, один долго он жить не сможет, бабу найдет, но, ясное дело, у меня шансов никаких, чистый ноль. Олигархи на буфетчиц не глядят, сказка это про принца и Золушку, такие в своем кругу сходятся, хотя, может, он и не захочет молодую и красивую, с Тиной намучился.

– Они плохо жили?

Нюся сверкнула сильно накрашенными глазами.

– Так об этом весь театр толкует! Тина-то с ума сошла, роман закрутила с Павлушей, тот Бурской вроде на пятнадцать лет моложе. Вообще голову Валентине сшибло, везде с ним появлялась, даже на день рождения театра под ручку с Павлом пришла. Во какая смелая, ничьих разговоров не боялась. Хотя, скажу тебе, наши актриски любят, когда о них судачат. Знаешь, как Щепкина высказывается: «Пусть ругают, критикуют, сплетничают, лишь бы не забывали». Меня только позиция Семена Петровича удивляет! Ведь знал небось про Павлика, а молчал и по-прежнему спектакли с женой спонсировал. Ну очень высокие отношения. Либо он кретин, слепой и глухой, газет не читал и сплетен не слышал, либо ему на Тину наплевать было, вот он и закрывал глаза на ее взбрыки. Знаешь, как бывает: у него своя жизнь, у нее…

Из громкоговорителя раздался торжественно-печальный голос:

– Начинается прощание с любимой актрисой…

– Пошли! – деловито воскликнула Нюся. – Панихида стартовала, во, сюда, тут дверка есть, прямо в зале окажемся.

Я последовала за буфетчицей, Нюся нырнула в темное пространство, толкнула створку, и мы оказались в большом зале, затянутом красно-черной материей. В воздухе удушливо пахло цветами и какой-то парфюмерией, очень назойливо, резко.

Народу в скорбном месте оказалось битком, понять, кто есть кто, было невозможно. Церемонию вел статный мужчина в безукоризненном черном костюме, он подзывал к микрофону тех, кто хотел сказать прощальные слова о покойной. В общем, речи их звучали одинаково.

Талантливая, безвременно ушедшая, любимая актриса, замечательный человек, но традиционную фразу о хорошей матери не произнес никто, очевидно, детей у Тины не было.

У гроба стояло несколько стульев, на одном, выпрямившись так, словно его спина была жестко накрахмалена, сидел Семен Петрович, рядом разместился Батурин, потом Щепкина, затем незнакомая мне дама, явившаяся на панихиду в ярко-фиолетовом платье и в бриллиантах, остальные места пустовали.

– Слово имеет Андрей Ильич Густов, – торжественно объявил ведущий.

К микрофону бочком подскочил невысокий толстячок, я моментально узнала его постоянно тиражируемое в телесериалах лицо. На днях я решила отдохнуть, переключая в телевизоре каналы. На первом шел детектив, где Густов играл хорошего милиционера, до не правдоподобности правильного и профессионально грамотного, на второй кнопке в этот же момент демонстрировали ленту, где Андрей Ильич изображал благородного бандита, этакого Робин Гуда, не успела я переметнуться на СТС, как узрела актера в костюмированной мелодраме: одетый в камзол и шляпу с перьями, он дрался с каким-то зверем, похоже, медведем. Дальше терзать пульт я не стала, пошла спать, и вот, пожалуйста, теперь наблюдаю кинозвезду, так сказать, живьем, надо же, он столь же напыщенный, как и на экране.

– Закатилось солнце, – громовым басом заорал Густов, – село за черную черту, упало в пропасть! Люди! Мы остались, а ее нет! Как жить? Как? Римляне, ответьте.

Я вздрогнула, стоявшая около меня худенькая девушка ухмыльнулась, но, очевидно, тут же оценив неуместность смешка у гроба, быстро закашлялась.

– Римляне, – выл тем временем Густов, – свободные граждане, мы одиноки! Пала великая! Плачьте, убейте гладиаторов, унесите их тела львам, а вы, доблестные мужи…

– Он сошел с ума? – весьма невоспитанно спросила я. – Что несет? Какие римляне?

Кашляющая девица замерла, потом шепнула:

– Нет, просто, как всегда, говорит не своими словами, а роль играет, маленько перепутал. Сейчас он шарашит текст из пьесы «Гордость цезаря», следовало другой отрывок выбрать. Ща прижмет руку к груди и рявкнет: «Отомстим за горе».

И точно, Андрей Ильич сложил ладошки у шеи и взвизгнул:

– Отомстим за горе!

– Башку влево, шаг назад: «Я не успокоюсь, пока он не умрет», – шепотком суфлировала девчонка.

Густов склонил голову, отступил от микрофона и со слезами сообщил:

– Я не успокоюсь, пока он не умрет!

Правая длань актера весьма бесцеремонно ткнула в сторону Семена Петровича, я вздрогнула, жест Густова, учитывая текст, выглядел почти неприлично.

– Берите оружие, вперед, – не успокаивалась моя соседка, – бейте, бейте, бейте!

Андрей Ильич набрал полную грудь воздуха, пару секунд постоял молча, но потом вдруг взвизгнул.

– Что с ним?

Моя соседка хмыкнула.

– Bay, пошел другой монолог! Экий у него монтаж получается!