Любовь.mp3

— Подонок!! — Эрос, внешне оставаясь спокойным, ревел, как раненый бизон. Качнулся вновь — на это раз вперед. В следующую секунду, окончательно сорвавшись с тормозов, сжигаемый лютой ненавистью, он уже занес было дрожащий кулак над лысой макушкой Палермо — тот продолжал стоять, не поднимая головы, — как вдруг направил удар в сторону Ален. Но его опередил Палермо, на доли секунды опередил — не иначе, увидел макушкой.

Палермо бросился под ноги Эросу, коротко взвыл от удара по ребрам; Эрос кувыркнулся через спину приятеля, упал, свез о каменный пол правую щеку, взвыл от обиды и боли, вскочил, как ужаленный, и, размывая слезами кровь на лице, попытался схватить Ален за волосы… Но в следующий же миг напоролся на оглушительную пощечину, такую крепкую и точную, что не было никаких сомнений, что пощечина предназначалась именно ему — Эросу.

— Эрос!..

— Шлюха!..

Ален, похоже, сама испугалась того, что сделала. Инстинктивно попятилась — Эрос, оторвав от пылающего лица руку, протянул ее Ален, будто хотел поделиться с ней жаром, разделить недоумение и обиду. Девушка уклонилась от его руки, отступила еще на шаг, внезапно потеряв опору под ногами, тихо ойкнула и, раз качнувшись, окончательно потеряла равновесие. Она падала жутко: ударяясь головой, плечами, спиной о стальные ступени лестницы.

На первой же площадке, пополам разделившей лестницу, ужасное падение прекратилось. Тело девушки безжизненно замерло, застыло в виде иероглифа — немого укора всем, кто еще мог любить и бояться.

— А-а-ле-ен!! — глотая ногами ступени, Эрос полетел вниз… Он был к ней на половине стального пути, когда Ален чудом очнулась и, не дожидаясь, когда Эрос коснется ее — может, обнимет, может, ударит, — прыгнула вниз…

«Скорую» не пришлось вызывать — ее остановили на Харьковской, как такси. Голосовал Кондрат, Эрос нес на руках Ален. Ее красивая головка запрокинулась, как у замученной куклы, копна лунных волос спущенным флагом колыхалась на осторожном ночном ветру. Палермо в эту минуту сидел на обочине, схватившись за голову, будто собирался повернуть ее, повернуть вспять — туда, где было не все так уж плохо, где можно было все сделать иначе…

— Что с ней? — спросил парень в белом халате, спрыгнув из кабины водителя. На вид врач или фельдшер не намного был старше Кондрата и Эроса.

— Упала с лестницы, — с некоторым раздражением сообщил Кондрат. Ему не понравилось, что врач молод. Тот, сразу почувствовав к себе враждебное отношение, ответил тем же:

— Упала, как же. Небось, столкнули. Или накачали гадостью какой-нибудь…

Гапон, нервно проглотив слюну, хотел уже двинуть врачу по лицу, но тот вовремя смолк. Заметив на голове девушки, чуть выше левого виска, довольно большое, с металлическую гривню, багровое пятно, склонился над ней.

— Нда-а… Быстро ее в машину!

— Александр Иванович, так там же… больные, — из кабины высунулся водитель.

— Ничего, всем места хватит.

Кондрат и Эрос переглянулись. Палермо продолжал сидеть на краю дороги — повернуть голову вспять ему так и не удалось.

— Не нравится мне эта «швыдка допомога», — шепнул Кондрат Эросу — тот держал Ален, как загубленный трофей, не в силах ни возродить его, ни отбросить. Лишь в уголках мягких по-юношески губ трепетала запоздалая нежная улыбка. Кондрат, глядя почему-то в бесчувственные глаза Ален, а не Эроса, настойчиво повторил. — Говорю, фигня это, а не «скорая». Видать, девок сняли…

Каково же было его удивление, когда он увидел в салоне санитарной машины… картины. В рамках и без примерно с две дюжины картин, написанных маслом, стопкой лежали на носилках.

— Помоги, — просто попросил Гапона молодой врач. Они взялись перекладывать картины, расставлять их в тесном салоне, прислоняя, как усталых людей, к стенам и окнам… Кондрат обратил внимание, что все они в плачевном состоянии: в холстах тут и там дыры, краска облезла или безбожно соскоблена.

— Больные? — Кондрат с уважением посмотрел на Александра Ивановича. Мужик встретился им что надо.

— Угу, — кивнул он. — Кто-то ж должен лечить их. Моя вторая специальность — художник-реставратор…

Так и повезли Ален — среди больных пейзажей и натюрмортов. Пострадавшие от времени и нелюбви человека картины немедленно пришли на помощь девушке. В этом никто даже не сомневался — ни Эрос, всю дорогу не выпускавший из рук руку Ален, ни усталый водитель, ни врач-художник… У картин еще было столько жизненной силы, столько самопожертвования и беззаветной любви в рисованных веснах и кувшинах с вином!.. Что Ален не могла, просто не имела права умирать.

Кондрат без спроса курил, Палермо вжался носом в холодное стекло — за ним город одиноко растекался ночной электрической лавой, топя на перекрестках и поворотах чью-то безысходность и печаль. Но только не его, Палермо. Не стесняясь уличных огней, не стесняясь себя самого, он плакал…