Любовь.mp3

Морскому змею пора начинать, а душу будто стадо слонов вытоптало. И привкус дурацкий во рту — горечь отчаянья на языке и на сердце. А ведь так классно все начиналось, и вино было классным!.. Но не убежишь ведь — поздно. От себя убегать всегда поздно. Что же делать? Черт, хоть вешайся, хоть стреляйся! «Эх ты, Ромео недобитый!» — Змей горько вздохнул. А все, кто в этот момент толкались рядом, очень удивились, что молодой человек в ужасной маске так тяжко вздыхает.

Наконец Змей вплотную подошел к вертикальной конструкции в белом. Судя по ее угловатым очертаниям, ее соорудили из двух стульев — поставили друг на друга и накрыли сверху белой простыней или скатертью. Несколько минут Змей рассеянно, не сознавая того, что делает, рассматривал необычную инсталляцию, помещенную на верху импровизированного постамента. Когда же наконец до него дошло, что перед ним, он замер, очевидно, пораженный увиденным; затем грязно выругался: «Говняный авангард!» — плюнул зло на белую ткань и уже махнул было рукой, чтоб разнести ко всем чертям инсталляцию… Как вдруг опять застыл, будто напоролся на невидимую стену. Ярость снова сменилась отчаяньем; Змей опустил руки, вжал голову в плечи, из маски раздались тревожные, надрывные звуки — он плакал: «Боже, Ален, девочка моя! Как ты там?»

Инсталляция и в самом деле вызывала противоречивые чувства, проникая в самую душу, — шокировала, завораживала, возвращала к памяти имена и события, казалось, благополучно упрятанные в лабиринтах сознания… На белом поле простыни — безобразный клубок из красных и черных трубок, точно из… Чу, показалось, клубок мерзко шевелится — это живое месиво из червей! Боже, для кого они?! Для чего?! Спустя минуту-другую на месте чудовищной картины, нарисованной испуганным воображением, возникла другая — уже реальная, но такая же гадкая. При близком рассмотрении, при укрощенном гневе и волнении стало ясно, что уродливый клубок свит не из гигантских червей, а из… прозрачных гемоводов, наполненных вперемешку свежей и уже свернувшейся кровью. Бр-р! Морского змея всего передернуло, будто он проглотил какую-то дрянь. Однако ж сумасшедшая инсталляция сделала-таки свое дело, «сделала» беззащитного парня в маске чудовища — внезапно, подобно искре зажигания, заставила работать мотор его памяти. «О Ален, любовь моя! Жива ли ты? Я с тобой, моя ненаглядная! Вот только закончу здесь…»

«Сначала начни! Пора!!» — словно не он сам, а чужой голос поторопил его, подтолкнул к окну. В углу, в двух шагах от дьявольского клубка, спрятавшись за створками жалюзи, Змея ждала гитара. Слава Богу, он не один! Слава Богу!.. Теперь ему будет легче думать об Ален; он пожертвует песню о любимой своей, он замолит вину перед той, для которой…

Тает малиновый выстрел
В сером тревожном виске.
Ветер, упругий и чистый,
Нянчит меня в высоте.

Я себя чувствую птицей

В выстрелах плотной грозы
И подставляю под спицы
Свитые солнцем мозги…

Еще не растаял выстрел, еще эхо его, запутавшись в струнах, било током тонкие пальцы, еще гемы, отлученные песней от пустых рюмок и пустых разговоров, с некоторым недоумением пожинали звуки и мысли, еще Морской змей сам не знал, как закончит песню, как вдруг началось второе действо. Иначе и не скажешь.

Поначалу на перебор струн, немного нервный, необработанный, будто шершавый, наложился энергичный ритм барабанов. Барабанный бой возник внезапно и сразу же завладел вниманием гемов: толпа, набившаяся в комнату, принялась лихорадочно вертеть головами, пытаясь обнаружить источник ритмичного шума. Безуспешно: барабаны — их было явно не меньше двух — продолжали стучать неопознанными. Их голоса были необыкновенно звонкими и сочными, как у чилийских бонгов. Невидимые, они звучали совсем рядом, словно будучи растворенными в молекулах воздуха или спрятанными в соседнем измерении, в соседней жизни.

В какой-то момент звук трансформировался, почти незаметно надломился… и в следующую секунду, обретя новую, электрическую, окраску, разнесся по дому из акустических динамиков. Будто тот, кто играл на бонгах, устал и решил передать эстафету…

Морской змей не подозревал, что вокруг так много динамиков. Он отыскал взглядом только шесть, но, казалось, барабанный стук издавала каждая вещь, каждый угол, каждый квадратный сантиметр Гапоновой квартиры… О Морском змее и его малиновом выстреле давно все забыли. Опершись о гриф гитары, свирепым масочным взором юноша блуждал по таким же, как у него, искусственным ликам гемов. Как заведенные, те продолжали озираться по сторонам, перебрасываться короткими фразами, в который раз обходить комнату вдоль и поперек. Гемы нервничали, с болезненной одержимостью искали источники своего беспокойства — трансляторы электрических звуков. Они искали, в то время как их сердца исправно маршировали в унисон невидимых барабанов.