Если Ида хоть немного изменится, я напишу тебе об этом, а пока что радовать нечем. Где бы я ни находилась, что бы ни делала, — я полна этим своим горем.
Целую тебя. Мура.
[
Мурочка дорогая, ты знаешь, с каким невероятным трудом писала я всегда и теперь, когда, как ты говоришь, «утеряно понимание», делать это ещё труднее. Ты совершенно права, что «то» моё письмо было писано «не во время», что это было нечутко с моей стороны. Потому и молчала я так долго, что говорить ничего не могла. Но ещё раз прошу простить.
То, что ты говорила мне о моих недостатках было справедливо и ничуть не обидело меня и совсем не потому стали мне так тяжелы и неприемлемы твои «минусы». Видела я их очень давно и всё гнала прочь и при каждой новой встрече страдала от этого и понимала, что отношения наши далеко не правдивые, не дружеские. На этот раз стало совершенно ясно, что если бы я жила не в Москве, а в какой-нибудь «дыре», ты и не подумала бы приехать ко мне. Живя со мной, ты была поглощена устройством своих личных дел. А я всё лето ждала тебя, строила какие-то «воздушные замки». В течение нескольких месяцев ты писала мне, как невероятно мучает тебя долг P.M., что из-за этого м.б. придётся продать машинку. Я страдала за тебя, искала возможности помочь, а оказалось, что в это же время у тебя лежат непроданные два отреза… Перед отъездом ко мне ты видела, в каком ужасном состоянии находится Идуся и всё же оставила её ради своего удовольствия и ещё накануне отъезда ушла на ночь. Вспомнила я, как ты ругала, презирала и третировала К-ка и в то же время писала ему «навсегда твоя» и брала, требовала от него деньги. И ещё многое и многое вспомнила я такого, что позволило мне говорить о «лживости», несмотря на большие плюсы, о которых ты справедливо напоминаешь мне в своей жизни. Только волю, настойчивость в достижении своих целей я не отношу к моральным качествам.
Боюсь, что ты опять упрекнёшь меня в желании «ужалить» тебя. Нет, дорогая, говорю всё это с большой болью. В тебе я искала не «опоры», а «созвучной души», и слушать, чувствовать «диссонанс» мне очень очень тяжко самой.
Своё дитя ты не потеряешь, если отдашься ему всей душой, забудешь
Целую тебя. Ксюша.
23/XII.
Знаю, такой мой ответ не удовлетворит тебя, но я совсем-совсем не умею излагать свои мысли, как делаешь это ты.
1/I — 41 г.
В этом, 41м году желаю тебе, дорогая Ксюшенька, обрести больше покоя, внутреннего удовлетворения.
Благодарна тебе за поздравление. О наших отношениях я сохраню самые нежные, тёплые воспоминания.
До 1938 г. ты была для меня во многих отношениях идеалом человека. Ты была моим светочем. В то время я много переняла от тебя. И тот дорогой для меня образ я буду хранить всегда. [
Последнее письмо отрезало пути к тебе. Я же думала, что шероховатости сгладятся и будут возможны простые дружеские отношения.
Идочка больше сидит дома. Переписку оставила совсем. Со мной начинает «дружить». Учится попрежнему плохо.
В моей жизни ничего нового нет. С мамой ещё труднее мне.
Как это ни странно, но к тебе, кроме обиды, кот. лишила желания говорить о себе, ничего другого плохого нет.
25/I.
Дорогая Ксюша!
Завтра, т. е. 26-го, я должна была выехать в М-ву на конференцию («О художествен, воспитании детей»). Думала «сюрпризом» явиться к тебе.
Конференция отложена на 3/II. Если ничего не изменится, 2-го выеду из Киева. К тебе приду 3-го или 4-го.
Мне досадно, что перенесён срок конференции, боюсь, как бы что-либо не помешало моей поездке. Для дела эта поездка будет мне очень полезна.
Тебя хочу видеть. Хорошо, что не остановлюсь у тебя — это меня не свяжет. После высказанных тобой мыслей я уже никогда не смогу чувствовать у тебя так просто, по-родному, как было раньше. И пришло же тебе подобное подозрение в голову!