Любовь на фоне кур

Мой ответ был более достоин джентльмена, более вежливым и вообще в совсем ином тоне.

Я сказал со всей обаятельностью, на какую был способен:

— Не можем ли мы забыть прошлое?

Из вырвавшихся у него восклицаний я понял, что нет, не можем. Я продолжал. Как ни жаль, обстоятельства требовали от меня лаконичности, и я не мог развернуться, как мне хотелось бы: время поджимало. Продолжая глотать воду в таком темпе, профессор неизбежно утратил бы плавучесть.

— Я полюбил вашу дочь, — зачастил я, — едва ее увидел…

— А он замечательный типус, — вмешался Укридж. — Лучше не найти. Я его много лет знаю. Он вам понравится.

— Вчера вечером я узнал, что она платит мне взаимностью. Но без вашего согласия она отказывается выйти за меня. Протяните руки прямо от плеч и наберите побольше воздуха в легкие — тогда не уйдете под воду. Сегодня утром я приплыл испросить вашего согласия.

— Дайте его, — порекомендовал Укридж. — От добра добра не ищут. Надежнейший типчик. А денег так куры не клюют. То есть не будут клевать, когда он женится.

— Я знаю, последнее время отношения между нами несколько натянулись. Бога ради, не пытайтесь говорить, не то утонете. Вина, — сказал я благородно, — всецело моя.

— Отлично сказано, — вставил Укридж.

— Но я уверен, когда вы меня выслушаете, я получу ваше прощение. Я же предупреждал!

Он снова возник в нескольких футах слева. Я подплыл к нему и продолжил:

— Когда вы так внезапно покинули нас в завершение нашего дружеского обеда…

— Загляните как-нибудь еще, — радушно пригласил Укридж. — Вот будете проходить мимо…

— …вы поставили меня в безвыходное положение. Я был безумно влюблен в вашу дочь, а до тех пор, пока вы сохраняли те чувства, с какими покинули нас, у меня не было надежды найти случай открыть ей мое сердце.

— Открыть сердце — просто замечательно, — сказал Укридж ободряюще. — Изящно.

— Вы понимаете, в какой ловушке я оказался, не правда ли? Я часами ломал голову, ища способа добиться примирения. Вы просто не поверите, с каким напряжением я ее ломал.

— Стал худым, как щепка, — пояснил Укридж.

— И вот однажды утром я с волнолома увидел, как вы удите, и меня вдруг озарило…

— Ну, вы знаете, как это бывает, — пояснил Укридж.

— …вдруг озарило, что проще всего подстроить небольшое опрокидывание лодки. Я твердо знал, что непременно вас спасу.

Тут я перевел дух, и он воспользовался случаем, чтобы проклясть меня, кратенько, скашивая глаза на ближайшую волну.

— Если бы не неисповедимые пути Провидения с его манией ставить все с ног на голову, все сложилось бы прекрасно. Собственно говоря, так оно и сложилось, пока вы не узнали подоплеки.

— Вот так всегда, — сказал Укридж скорбно. — Так всегда!

— Мерзкий молокосос!

Он умудрился проскользнуть мимо меня и поплыл к берегу.

— Взгляните же на это дельце по-философски, старый конь, — убеждал Укридж, взбивая пену сбоку от профессора. — Тот факт, что спасение было намечено заранее, ни малейшего значения не имеет. Раз в тот момент вы этого не знали, следовательно, в определенном смысле оно было самым что ни на есть подлинным. Вас реально спасли от гибели в бездне вод и все такое прочее.

Вот уж не думал, что Укридж способен на такие экскурсы в метафизику. Истинность его построений мне представилась неопровержимой. Я просто вообразить не мог, что кто-то способен не согласиться с ним. Я, бесспорно, извлек профессора из воды, а тот факт, что предварительно он очутился в ней по моему почину, к сути дела никакого отношения не имел. Либо человек — самоотверженный спаситель, либо он не самоотверженный спаситель. Третьего не дано. Да, я спас ему жизнь — если бы не я, он, безусловно, утонул бы, и у меня было безусловное право на его благодарность. Только так, и точка.

Вот что мы с Укриджем пытались втолковать ему, плывя рядом с ним. Однако или соленая вода притупила обычно острый ум профессора, или наша убедительность прихрамывала, но факт остается фактом: на берег он выбрался при прежнем мнении.

— Значит, я могу считать, — сказал я, — что ваши возражения сняты и я получил ваше согласие?

Он гневно топнул ногой, и ему в пятку вонзился острый камешек. С коротким воплем он ухватил пострадавшую ступню обеими руками, а на другой ноге запрыгал по пляжу. И, прыгая, изрек свой приговор. Вероятно, единственный случай в мировой истории, когда отец принял такую позу, отказывая искателю руки своей дочери.

— Нет, не можете! — вскричал он. — Ни в коем случае не можете. Мои возражения стали еще абсолютнее. Вы задерживаете меня в воде, хотя я посинел, сэр, посинел от холода, вынужденный выслушивать нелепейший и наглейший вздор.

Бессовестная передержка! Ведь если бы он с самого начала слушал внимательно, не перебивая и не уподобляясь субмарине, мы бы уложились в половину времени.

Я так и сказал.

— Не смейте разговаривать со мной, сэр, — сказал он, допрыгав до палаточки, в которой переодевался. — Я не намерен вас слушать. Я не желаю иметь с вами ничего общего. Я считаю вас наглецом, сэр.

— Уверяю вас, все произошло непреднамеренно.

— Кшс! — сказал он.