Любовь на фоне кур

— Боб, — сказал я, пропуская его хвост между пальцами, — выслушай меня, старый друг моих университетских лет, ибо я вынашиваю черный замысел. И не убегай. Ты ведь знаешь, что вовсе не хочешь сбегать поглазеть на эту курицу. Слушай меня. Если я буду днем в форме, а я всеми костьми чувствую, что буду, я понянчу профессора, я поиграю с ним. Ты знаешь особенности турнирных партий в гольф, Роберт? Очки начисляются по лункам, а не по ударам. Лунок восемнадцать. Ладно-ладно, откуда мне было знать, что ты и без меня это знал? Ну, если ты так хорошо разбираешься в гольфе, то сполна оценишь мой черный замысел. Я буду вываживать профессора, Боб. Я позволю ему вести в счете, а затем догоню его. И обгоню, и позволю ему догнать меня. Буду идти с ним ноздря в ноздрю до самого конца. А когда его волосы побелеют от напряжения, и он сильно поубавит в весе, и глаза у него выпучатся, и он вознесет молитву — если он возносит молитвы — богам Гольфа, чтобы они ниспослали ему победу, я побью его на одну лунку. Я проучу его, Роберт. Он вкусит моего отчаяния и узнает на опыте, как дерзают удрученные. И когда все будет кончено, когда он вырвет свои волосы до последнего волоска и переломает все свои клюшки, я пойду на волнолом и утоплюсь. Потому что, видишь ли, если я не смогу жениться на Филлис, мне незачем жить.

Боб завилял хвостом.

— Нет, я серьезно, — сказал я, переворачивая его на спину и трепля по груди, пока он не запыхтел. — Ты не улавливаешь смысла, я знаю. Но ведь ты обделен возвышенными чувствами. Ты преотличный пес, Боб, но и отъявленный материалист. Кости, и сырные корочки, и картошка, пропитанная мясным соусом, составляют твое счастье. Ты не знаешь, что значит быть влюбленным. Ну-ка, перевернись на другой бок, не то тебя кондрашка хватит.

На протяжении этого повествования я ставил своей целью ничего не смягчать и не излагать что-либо превратно. Я строго держусь фактов. Поэтому я не затушевываю черноты моего замысла лишить профессора душевного покоя. Я не всегда чист духом и благороден. Да, я герой этой истории, но и у меня случаются срывы.

Никакого милосердия профессору! В оправдание моей черной интриги я не могу сослаться на неосведомленность о переживаниях истинного игрока в гольф. Нет, я знал, что для того, кто, подобно профессору, вкладывает в игру всю душу, нет муки горшей, чем оказаться побежденным в важном турнире на последней лунке. Я знал, что, выиграв с наименьшим разрывом, надолго лишу его аппетита и освежающего ночного сна. Он будет лихорадочно приподнимать голову с горячей подушки и испускать стоны: если бы у десятой лунки он взял железную клюшку вместо деревянной, все прошло бы отлично; если бы он внимательнее прицелился у седьмой, жизнь не превратилась бы в унылую пустыню; если бы он с начала и до конца аккуратнее действовал тяжелой клюшкой, ему было бы ради чего жить. Все это я знал.

Но ничто меня не трогало. Я был непоколебим. Профессор ждал меня в клубе и приветствовал холодным и величественным наклонением головы.

— Прекрасный день для гольфа, — заметил я моим самым непринужденным веселым тоном.

Он безмолвно наклонил голову.

«Превосходно, — подумал я. — Подожди немножечко».

— Надеюсь, мисс Деррик в добром здравии, — добавил я вслух.

Это его задело. Он вздрогнул. Вид у него стал вдвое неприступнее прежнего.

— Мисс Деррик совершенно здорова, благодарю вас, сэр.

— А вы? Надеюсь, никаких дурных последствий после вчерашнего купания?

— Мистер Гарнет, я здесь, чтобы играть в гольф, а не разговаривать, — сказал он.

И мы начали. Я сделал удар от первой лунки. Великолепный удар. Я бы не сказал так, если бы там присутствовал кто-то другой, чтобы сказать это за меня. Скромность не позволила бы. Но поскольку никого другого там не было, мне остается только повторить свое утверждение. Это был один из самых блистательных моих ударов за всю мою жизнь. Мяч пронесся по воздуху, с запасом перелетел яму с песком и выкатился на позицию. Я с самого начала предчувствовал, что буду в форме. Мой противник уже проиграл, разве что и он превзошел бы самого себя. Я буду забавляться с ним, как кошка с мышью. Великолепие моего удара не могло не подействовать на профессора. Я заметил в нем некоторую неуверенность. Он прицеливался к мячу слишком своеобразно и слишком долго — ни за кем я прежде такого не наблюдал. Он водил клюшкой над мячиком, словно фокусник. Потом ударил и задел дерн.

Мячик прокатился шага на два.

Он молча посмотрел на него. Потом посмотрел на меня, тоже молча.

Я созерцал море.

Когда я оглянулся, он сменил клюшку. На этот раз он угодил в песок. Затем повторил этот маневр еще раз. И еще.

— Не повезло, — сочувственно пробормотал я после третьего повторения и был бы сражен железной клюшкой, если бы судьба не уготовила мне иной жребий. Истинный фанатик гольфа в тяжелые минуты легко утрачивает контроль над собой, и обратившиеся на меня глаза профессора вспыхнули красным огнем.

— Я подберу мой мячик, — проворчал он.