Любовь на Итурупе

– Разговаривают со мной. У меня уже сил нет никаких с ними общаться. На рассвете они исчезают, и тогда я наконец-то могу заснуть.

– Ты молодец. Все трое суток был здесь?

– Днем я немного двигаюсь, а вечером и пошевелиться не могу. Тело на самом деле каменеет.

Я предложил ему супу. Костя съел только жидкость и застонал от удовольствия. У меня было точно такое же состояние. Ничего особенного на вкус, но пустой желудок впитывал горячую солоноватую жидкость с тем же блаженством, с каким иссохшая земля пустыни впитывает долгожданный дождь.

Вдруг Костя посмотрел на меня и спросил:

– Сколько дней голодал Христос?

Точно помню, сорок дней. И Иисус, и Будда, и Моисей – все святые мировых религий, выдержав сорокадневный пост, приближались к просветлению. Сначала святые занимались той же духовной практикой, что и шаманы. Наверное, во время поста они также встречались с духами мертвых. Я сказал об этом Косте, он отодвинул тарелку с супом и пробормотал:

– Три дня всего прошло.

– Не пытайся соперничать с Иисусом и Буддой. Погибнешь.

Костя послушно кивнул, но к супу больше не притронулся. Некоторое время мы молча слушали журчание воды в болоте. За эти три дня я научился воспринимать шум леса как музыку или стихи на непонятном языке. Молчание тоже перестало быть в тягость.

Пора оставить Костю одного, – подумал я, но он задумчиво окликнул меня по имени. Своими расфокусированными голубыми глазами он смотрел не на меня, а в даль, в пространство за моей спиной.

– Там стоит женщина в кимоно. Она держит что-то в руке. Кажется, это меч.

Я осторожно оглянулся.

За спиной не было ничего, кроме заснеженного кустарника.

Интересно, кого увидел Костя? Моего ангела-хранителя? Неужели Чио-Чио-сан?!

27

Четвертый день. В горячей заводи я сегодня не купался, просто посидел у теплой воды. Хотя небо было затянуто тучами, из-за которых все видится в черно-белом цвете, мне, должно быть под воздействием поста, чудились яркие краски и безоблачное небо. На мгновение в тумане, поднимающемся над поверхностью воды, я увидел женскую фигуру, повернувшуюся ко мне спиной. Кто бы это мог быть?

Ночью, когда огонь в очаге начинает угасать, мой сон становится более чутким. Тогда в хижине наступает оживление. Ее один за другим заполняют видения из моих снов. Моя старшая сестра Андзю в школьной форме приходит и говорит:

– Что вы тут делаете? Мальчишки – и играете в дочки-матери?

– Ничего подобного. Я тоже занимаюсь духовной практикой. Потому что у меня пиписка не стоит.

– Ну и что? Подумаешь – не стоит.

– Лучше скажи, Андзю, зачем ты сюда пришла?

– Я домой иду. Вместе с Фудзико. Позвать ее? Ты, наверное, хочешь с ней встретиться.

– Мне бы не хотелось, чтобы она увидела меня в таком жалком состоянии.

Пятый день. Приходит мой старший брат Мамору. Хлопчатобумажная пижама расстегнута, он энергично вытирает пот со лба носовым платком. Мамору рассержен.

– Я из-за тебя ласты склеил. Правда, если бы и остался жить, все равно ничего хорошего.

Я спрашиваю его, почему ему пришлось умереть, и Мамору отвечает:

– Потому что ты так и не смог от нее отказаться. Она обручилась с наследным принцем, а ты гонялся за ней. Вот все и пошло наперекосяк Если бы папаша не подобрал тебя с того берега и не притащил к нам, ты бы с ней никогда и не увиделся, а семья Токива не встретила бы свой ужасный конец. Это ты убил отца, приемыш.

– А разве я не ушел из дома Токива, чтобы не причинять семье неприятностей? Я и отца просил выгнать меня.

– Если тот, кого однажды записали в посемейную книгу дома Токива, совершит постыдный поступок, это станет позором для всех Токива.

– Я не совершал ничего дурного. Просто полюбил Фудзико.

– Хотя вокруг полно других баб было. А ты нарочно нарушил табу, принятое в Японии. Хотел швырнуть грязью в лицо тому, перед кем все японцы склоняют голову. Дорого же это обошлось. Ты-то еще легко отделался. Подумаешь, живешь в изгнании, потерял голос, стал импотентом. А отца хватил удар, и он ушел в мир иной, так и не приходя в себя. Андзю ослепла, меня довели до самоубийства, а мать не выдержала и умерла. Все из-за любви твоей. Духи императоров прокляли тебя. Ты виноват в том, что они наслали погибель на дом Токива.

Мне нечего было ответить. Мой брат Мамору склонился к огню. Оранжевый свет падал на его бледное одутловатое лицо, взгляд был полон ненависти. Вскоре лицо его перекосилось, исказилось – было непонятно, смеется он или рыдает.

– Почему ты покончил с собой? Ты не думал, что заставишь маму страдать? – спросил я его, и Мамору ответил дрожащим голосом, потирая лицо:

– Останься я жив, ей было бы хуже. Все пошло наперекосяк.

– Хорошо придумал. А ты когда-нибудь представлял себе, что чувствует мать самоубийцы? Я потерял голос, стал импотентом, но я живу, борясь с мыслями о самоубийстве. Что ты можешь знать обо мне? Что я живу, вконец отчаявшись? Что даже побывал бомжем? А знаешь, почему я не умер? Потому что не отказался от надежды увидеть Фудзико.