Любовь на Таганке

Действительно, это сгусток того, что звучит в каждом доме. В каждом доме есть пластинка Высоцкого, его стихи читают. Почему же в этом театре, где он тратил себя, отдавая свою душу, и не может быть поставлен столь правдивый спектакль?! Спектакль хорош тем, что нигде ни в чем не позволяет себе прикрас, которые всегда просятся о человеке, который рано ушел. Как вы замечательно говорите это. Что есть, то есть. Я благодарю коллектив, всех моих братьев, сестер и вас, Юрий Петрович. Я внутренне все время рыдал. И хохотал. В этом и есть смысл вашего спектакля.

ШНИТКЕ: Я несколько раз был на репетициях и вот четвертый раз смотрел спектакль. Каждый раз он оставляет эмоциональный ожог. Я не знаю другого, равного по силе воздействия спектакля. В том, что здесь происходит, прежде всего некое обобщение творчества Высоцкого. Полностью, может быть, это и невозможно. Но в спектакле Высоцкий предстает перед нами как цельная личность. И, как это, может быть, ни парадоксально, как человек, для которого главным в его творчестве была нравственная проповедь не ханжеская, не сентиментальная, а Божественная, суровая, принимавшая иногда даже формы кощунства, но это было вынужденно – из-за его ненависти ко всякого рода лжи, к стремлению сглаживать углы, скрывать правду, если правда неприятная.

В этом смысле, если уж говорить о воспитательном значении искусства, в спектакле о Высоцком оно есть в высокой степени. Его слова достигают души каждого человека и заставляют его посмотреть на себя. Обращаясь к алкоголику, демагогу, шелапуту, чиновнику, он его не клеймит, не унижает, не уничтожает, он показывает ему его душу, показывает ему, что в нем происходит, что может с ним произойти дальше.

Стремление показать человеку ростки зла в нем – это важнее всего. Часто зло происходит от неосознанности того, что человек творит зло, беспечности, равнодушия. Я не знаю в нашей литературе явления, подобного Высоцкому, чтобы поэт, найдя в людях зло, в такой неоскорбительной форме заставлял их думать о себе и воздействовать на них.

Этот спектакль должен жить. Недопустимо, чтобы тысячи людей лишились возможности это увидеть, услышать и пережить. Творчество Высоцкого, как всякое духовное явление, не может быть ни уничтожено, ни ограничено, поскольку явления духовной жизни живут самостоятельно. Но люди, которые уже сейчас знают его песни, придя на этот спектакль, взглянут на него новыми глазами и, может быть, поймут его лучше?

Я просто не понимаю того, что происходит. Не понимаю, как люди, которые предъявляют театру требование быть театром, воспитателем, школой гражданства, способствовать воспитанию зрителя, народа, как эти люди в своей слепоте не хотят видеть, что в этом спектакле, насколько он необходим всем, необходим зрителю.

ГАЕВСКИЙ: Я смотрел спектакль два раза. Это великое художественное произведение, в этом нет сомнений. В человеческом смысле это переворачивает душу и неожиданно во всем масштабе образ, герой-образ Владимира Высоцкого. Я впервые осознал, какого уникального исполина-художника мы потеряли, исполина поэзии, исполина музыки.

Воссоздание героического образа человека всегда было свойственно Театру на Таганке. В этом спектакле возникает образ героя нашего времени, который сомневался, который всю жизнь вел борьбу. Вел ее победоносно, но – ценою своей жизни.

Спектакль должен жить. Это необходимо не только потому, что память о Высоцком должна жить, потому что народу это интересно, но и потому, что это лучшее, что есть в людях театра. Как-то так беспощадно это уйти не может. Я сегодня вновь полюбил любимых моих актеров. Без исключения всех.

Я желаю вам счастья с этим спектаклем, потому что только счастье он может принести.

Простите за эмоциональность, но ничего другого я сказать не мог.

ЗИНГЕРМАН: Спектакль о Владимире Высоцком производит ошеломляющее впечатление. Он продолжает новый этап в деятельности Театра на Таганке, начатый «Домом на набережной» и «Тремя сестрами». У коллектива появилось второе дыхание, прибавилось молодой энергии и мастерства. Мы присутствуем при редком явлении – театр, уже имеющий прочные традиции, установившуюся репутацию и тщательно выработанную эстетику, проходит заново период искательства и открывает для себя до того неведомые пути в искусстве.

Следует подчеркнуть, что эти пути не опробованы еще никем. Я видел, например, видеозапись всего «Вишневого сада» Стреллера – это мой любимый режиссер, – и я должен сказать, что при всех достоинствах этого творческого гуманистического и тщательно отделанного спектакля он в моих глазах несколько померк рядом с мощной постановкой «Трех сестер» на Таганке. Любимов уловил эпический характер чеховской пьесы так же, как перед этим почувствовал нерв прозы Трифонова.