Любовь напротив

«Моя полная противоположность, можно сказать, фотографический негатив. Боюсь, все будет не так просто, как мне казалось», — подумал я, пожимая ему руку. Но, странное дело, через это рукопожатие мне тут же передалось ощущение чего-то теплого и искреннего, что я назвал бы мужской симпатией. Дон Жуан сразу успокоился и подумал: «Все, дело в шляпе! Бывает ли добровольный союзник надежнее, а жертва беззащитнее, чем мужчина, который так легко открывается перед незнакомцем при первой же встрече, с первого рукопожатия? И вместе с тем, — мгновенье спустя мелькнула мысль, — это волк, настоящий волк, изголодавший и настороженный, затерявшийся среди людей и схоронившийся в этой узкой комнатушке, заваленной книгами и холстами». От него исходила какая-то напряженность, которая воспринималась темной, болезненной аурой, и в то же время он лучился нежностью, оттененной то весельем, то печалью, отчего его лицо выглядело загадочным и притягательным. Он мне нравился, да! И от этого я испытывал растерянность. Я переводил взгляд то на него, то на нее и, должен признать, чувствовал, что они оба в равной степени привлекают меня. Насколько грациозной и гармоничной выглядела Алекс в своем физическом облике, настолько же глубоко Шам казался отмеченным печатью некой жестокой и не поддающейся забвению истории. Но что меня поразило в них с первой же секунды нашего знакомства, так это ощущение сходства… но не внешнего; их объединяли не черты лица, цвет кожи или блеск глаз, а какое-то тайное и доступное только им двоим знание. При детальном сравнении было видно: они совершенно не похожи друг на друга, но стоило взглянуть на них в целом, как сразу же возникало впечатление, что в их жилах течет одна и та же кровь. Все это я воспринимал мимолетно, скорее как воспоминание об одном давнем случае, который наложил отпечаток на мою жизнь: когда-то давно мне довелось тесно сблизиться с двумя удивительно похожими людьми. Когда я говорю тесно, это значит очень близко, так близко, насколько вообще можно сблизиться с людьми, страстно влюбленными друг в друга.

Мне только исполнилось двенадцать лет, и родители потащили меня с собой в Швейцарию, на озеро Леман. Я терпеть не могу Швейцарию и принадлежу к числу тех, кто, подобно Рильке^[7], обычно задергивает занавески в своем купе, чтобы не видеть истинно швейцарскую сторону Швейцарии, когда поезд тащится по пасторально-слащавым пейзажам, которые можно увидеть только в этой стране. Жарким летним днем я слонялся по ухоженному и пустынному гостиничному парку, скучая так, как может скучать одинокий подросток. Сады террасами спускались к озеру, и я тоскливо брел вниз, испытывая отвращение от голубого неба, зеленоватой глади Лемана и фонтанчиков, журчащих в глубине небольших гротов, оформленных в набившем оскомину романтическом стиле. Время от времени я останавливался и, облокотившись о балюстраду, с раздражением глядел сверху на лабиринт из подстриженных самшитовых кустов, в укромных местечках которого располагались скамейки в стиле рококо. Людей внизу я заметил не сразу: мужчина и женщина устроились прямо подо мной в естественном алькове из плюща, и, чтобы увидеть их, нужно было перегнуться через балюстраду. Я знал их в лицо, в ресторане они обедали за соседним столиком. Эта парочка была в центре внимания всех постояльцев отеля. Сходство между ними было просто удивительным, казалось, в их жилах течет одна кровь — как в случае с Алекс и Шамом, — и моя матушка полагала, что они брат и сестра, отчего на губах отца появлялась тонкая ироничная улыбка. Их одинаковая красота завораживала меня, и во время еды я не сводил с них глаз: в этой паре все было созвучно до мельчайших деталей. На каждый мой взгляд они отвечали улыбкой, и я краснел от непонятного волнения. Но если не считать этих незначительных намеков на сопричастность, им, казалось, ни до кого не было дела. Складывалось впечатление, что они существовали в параллельном мире, в среде, совершенно не похожей на ту, в которой обитали мои родители и другие постояльцы отеля.